inosmi.by

Славой Жижек пишет, что «революционно-эгалитарные фигуры», подобные инициаторам Великой французской революции, были «(по крайней мере, потенциально) персона­жами без привычек», то есть стремились освободиться и освободить других от комфортного в своей неосознанности принятия установленного порядка и добиться, чтобы норма не воспринималась более как норма²⁰. У Бурдьё най­дем похожее, но более обобщенно сформулированное замечание: «Действи­тельно, проблематичен скорее сам факт того, что установленный порядок не проблематичен и что вопрос легитимности государства и им определенного порядка не возникает нигде, кроме как в кризисных ситуациях»²¹. Смена ре­жимов, попытки ускоренного формирования нового сознания — именно та­кая кризисная ситуация, впрочем, сознательно созданная и идеологически оформленная, в которой «вопрос легитимности» (прежних) государственных норм становится определяющим.

Поэтому если «там», в мире, где действуют пока что прежние нормы, стремления людей направлены на «обывательский уют» (burgerliche Gemutlichkeit), то «здесь», в лагере, следует стремиться создать максимально некомфортные условия, с тем чтобы воспитать в себе «закаленность перед лицом всяческих напастей, жары и холода, дождя и снега, недостатка в сне, в еде и питье»²². Если «там» — обычные дома, то «здесь» все старания посвящены тому, чтобы га­рантировать «подсобный, временный характер лагерных построек», а если уж получилось так, что лагерь пришлось организовать в обычных, «прочных, уютных помещениях», то нужно позаботиться о том, чтобы обеспечить «новые средства закалки», которые будут «противостоять. изнеживанию»²³.

Можно предположить, что усилия, потраченные на то, чтобы создать не­удобства и подвергнуть обитателей лагерей лишениям, могли бы быть с боль­шей пользой направлены на более продуктивную деятельность. Создается впечатление, что основным видом труда в трудовых лагерях оказывается труд по созданию трудностей. Здесь уместно обращение к Фуко, заметившему, что для ярко выраженных дисциплинарных структур характерно «непрерывное, постоянное принуждение, озабоченное скорее процессами деятельности, чем ее результатом»²⁴. Если судить по следующей цитате, то и нацистский ми­нистр пропаганды видел именно в самом процессе принуждения высшую ценность национал-социалистического образа (или, как он говорил, стиля) жизни: «Это стиль марширующей колонны, вне зависимости от того, где и для какой цели эта марширующая колонна используется»²⁵.

Впрочем, с точки зрения национал-социалистической идеологии навязчи­вая озабоченность созданием неудобств и ограничений была оправдана выс­шим смыслом. Официально речь шла, безусловно, о создании закаленных, непобедимых граждан общества завтрашнего дня, «свободных, внутренне убежденных, полезных (brauchbare) людей»²⁶, однако можно утверждать, что главная причина заключалась в необходимости противопоставления «здесь— там» как основы нового режима. Отсюда представление ограничений ни в коем случае не как запретов, но как того, что «принято» (sich gehort), то есть является естественной частью жизни в лагере как альтернативной нормы. Принято, например, носить униформу: «Частью лагерного порядка является также (zur Lagerordnng gehortauch) ношение униформы. Люди в гражданском (Zivilisten) нарушают лагерный стиль. Ношение униформы подчерки­вает выход (die Aushebung) из гражданской жизни и равенство товарищеских отношений»²⁷; также и разнообразные лишения являются «частью жизни «в полевых условиях, на голых камнях»» (gehort nuneinmal zum «Feldquartier auf hartem Stein»)²⁸.

При этом у читателя этих статей создается впечатление, что ограничения и предписания определены ни в коем случае не руководством лагеря, а самим образом жизни (Lebensstil, Lebensform, Lebensweise), установленным еще древними римлянами и спартанцами²⁹. Перенос источника ограничений и предписаний на некий абстрагированный, исторический или мифологизиро­ванный авторитет вне административных органов государственной власти или партийной иерархии дает возможность представить их как заданную свыше норму, более соответствующую высшим законам мироздания, чем та, от которой пришла пора отказаться. Тогда голод, отсутствие сна, необходи­мость подчинения чужой воле должны восприниматься не как ограничения свободы на самом базисном уровне, а как восстановление естественного по­рядка вещей, определенное высшим законом. Закон этот сродни закону рели­гиозному, о котором у Ницше сказано: «Действительное изобретение основа­телей религии сводится, во-первых, к тому, чтобы установить определенный образ жизни и нравственный обиход, действующий как disciplina voluntatis и в то же время отгоняющий скуку; во-вторых, дать интерпретацию этой жизни, благодаря которой она предстает в свете высшей ценности.»³⁰

Этот парадокс — объективно позитивное представление негативного субъ­ективного опыта, лишений, неудобств — является крайним проявлением раз­бивания привычной рутины как законотворительного акта, каковой был при­зван уничтожить разрыв между абстрактным законом и жизнью во всей ее полноте, игравший, согласно Карлу Шмитту, центральную роль в борьбе двух систем³¹. Под «абстрактным законом», стремившимся все «юридически определить» и подогнать под «абстрактную предсказуемость» (abstrakte Berechen- barkeit)³², следовало понимать конституционное устройство Веймарской рес­публики, в то время как прямое воздействие на самые элементарные человеческие потребности, то есть ограничение возможности их удовлетво­рить, становилось синонимом «фактических политических отношений»³³ — непосредственным выражением жизни, вся полнота которой осознается именно через лишения и ограничения.

Юрий Лотман (вне всякой, впрочем, связи с лагерями) указал на роль за­претов в делении мира на «здесь» и «там» в тексте о природе границ, которые указывают на «зеркальность «нашего» и «их» мира: что у нас не дозволено, у них дозволено»³⁴. Отталкиваясь от «зеркальности» в определении Лотмана, можно предложить и определение трудовых лагерей, «зеркальное» по отно­шению к официальному, славящему труд на благо общества, воспитание но­вого человека и прочее: лагеря есть территории, на которых запрещено прак­тически все, что за их пределами разрешено. При этом противоположностью «недозволенного» оказывается не свобода, а хаос — недаром одна из статей противопоставляет «тесный круг обязательств закрытого лагеря (den engen Pflichtenkreis einesgeschlossenes Lagers). этому огромному пустому про­странству (diesem weiten Raum des Nichts)»³⁵.

То, что только через непосредственный опыт запретной зоны человек мо­жет стать «нашим», объясняет кажущееся противоречие в самом механизме системы: те, кому предстояло бороться за расширение пространства «Вели­кого рейха», должны были воспитываться в тесных закрытых лагерях. Важно не то, что этим людям следовало находиться в определенном месте с опреде­ленными политическими целями и требованиями. Гораздо важнее был сам непосредственный опыт запретов и ограничений, сам факт пребывания в бук­вальном смысле слова «за границей», отделявшей некую территорию от обычного течения жизни, то, что в одной статье называлось «переживание границы» (Erlebnis der Grenze)³⁶. Славой Жижек, анализируя «Сталкера» Тарковского, пришел к выводу, что «вопрос об «истинном значении Зоны» неверен и уводит нас от сути: первична сама неопределенность того, что на­ходится за пределами Границы, и различные позитивные значения запол­няют собой эту пустоту»³⁷. Также и в данном случае можно сказать, что во­прос о функции лагерей должен в первую очередь касаться не того, чем они были, а того, чем они стремились не быть, из чего они стремились себя ис­ключить, чему они стремились себя противопоставить. Для режима, стремя­щегося утвердить себя через отрицание, первичен не лагерь, а его граница. Если верно определение государственной власти как системы, которая обла­дает исключительным правом применять насилие на определенной террито­рии, обозначенной границами³⁸, то логично предположить, что сам факт умножения границ предполагает возможность умножения государственного насилия. Таким образом, лагеря, а точнее — их границы, имели двойную функцию, одновременно умножая санкционированное государством тоталь­ное насилие и ограничивая его четко очерченными границами.

Источник