Чрезвычайное положение: «Осознание серьезности угрозы»
До недавнего времени благонамеренным был взгляд на Европу как на воплощение идеала Ж.Ж. Руссо («Европейское содружество») [24] или «вечного мира» И. Канта. Озабоченность сохранением национального суверенитета выходило из моды. Вместо этого подразумевалось, что идеал космополитического гражданства (Ульрих Бек) и конституционного патриотизма (Юрген Хабермас) гарантирует «мир посредством переговоров» [25]). Отныне же все иначе.
Нашему времени более подходят, скорее, идеи Томаса Гоббса и Никколо Маккиавели, а не Руссо и Хабермаса, поскольку и Гоббс, и Маккиавели рассматривают политику как конфликт. Эти проницательные критики понимали, что когда политические лидеры заговаривают об «общем благе» и «высоких интересах», в более чем половине случаев они скрывают за этим групповые или личные интересы. Они также полагали, что в действительности нет такого «общего блага», которое могло бы деполитизировать политику. Политик всегда имеет дело с конфликтами, число которых не уменьшается.
Вызывающий споры политолог-теоретик Карл Шмитт разделял приведенное понимание политики и раздумывал над ключевыми противоречиями либеральной демократии времен Веймарской республики — наиболее глубокого кризиса ХХ века. Понятно, почему нынешние политические мыслители сторонятся интеллектуального наследства Шмитта, тем паче в Германии. В начале своей карьеры Шмитт защищает либеральную демократию, чтобы позже оказаться ее заклятым врагом. Блестящий конституционалист вначале решает поставить свою непревзойденную юридическую изощренность на службу нацизма.
У него — мировоззрение космополита, несмотря на то что он разрабатывает систему оправдания узкого, даже расово окрашенного крайнего национализма гитлеровского извода. Впрочем, при всей его ужасающей неспособности нравственно судить о вещах, и в 1933 году, и позже Шмитт глубоко проникает в те самые проблемы, над которыми Европе срочно следует задумываться сегодня.
Каковы отношения между законом и политикой, между либерализмом и демократией, между властью и суверенитетом? Как мы можем предотвращать технократию?
Нет необходимости говорить, что значительное число разрабатываемых им аргументов кажутся спорными. Многие из его «решений» проблем либеральной демократии просто ужасны. Я не буду пытаться реабилитировать «верховного юриста» нацистской Германии. Но я, скорее, пригласил бы вас поразмышлять вместе со Шмиттом против Шмитта и осознать фундаментальные вызовы, к которым идет Европа, не уклоняясь от вопросов, только из-за того, что они неудобны. Шмитт был философом «чрезвычайного положения». Он считал «нормальное» скучным. Его куда более занимало «исключительное» [26]. Кто-то из вас еще сомневается, что Европу ждут исключительные вызовы?
Все мы теперь шмиттианцы: будь то председатель Европейского парламента Мартин Шульц [27]), канцлер Германии Ангела Меркель, или ирландский премьер-министр Энда Кенни [28], или президент Европейского Центробанка Марио Драги, или президент Европейской комиссии Хосе-Мануэль Барросо [29], или уже упоминавшиеся члены Европарламента Даниэль Кон-Бендит и Гай Верховстадт, или такие лидирующие публичные интеллектуалы, как Ульрих Бек, Юрген Хабермас или Бернард-Анри Леви [30]. В течение последних трех лет все они были вынуждены апеллировать к аргументу об «исключительных временах», требующих «исключительных решений».Однако никто из них не шел так далеко в своем энтузиазме по поводу кризиса еврозоны, как прославленный австрийский писатель Роберт Менассе, заявивший: «Кризис меня даже воодушевляет», — предсказывая, что кризис принудит Европу сильнее сплотиться. Менассе отверг «ребяческий оптимизм», красноречиво пытающийся убеждать нас, что кризис якобы открывает новые возможности:
«Нет, кризис вовсе не является возможностью, кризис — это принуждение. Перед лицом угрозы краха Европы кризис не может не принуждать к реформам европейской Конституции, до сего времени невозможным вследствие духа местечкового мелкого национализма» [31].
А что если граждане Европы не разделяют энтузиазм Менассе по поводу этого нового «начала»? Ничего страшного, уже никто не собирается говорить «сперва о демократии», во всяком случае, пока.
Менассе взывает к разрушению демократии в Европе во имя радикально новой демократии, которой мы пока что даже представить не в силах. Он утверждает, что нам нужно высвобождаться от последнего табу — табу на приостановку или даже на упразднение демократии. Европейский проект, убежден Менассе, с самого начала предполагал приостановку суверенитета национальных государств. Кризис должно понять и принять как неодолимую силу, которая приведет к упразднению национальных демократий в Европе во имя демократии постнациональной. Аргументация Менассе — иллюстрация к вейлеровскому понятию «политического мессианства».
Он не принимает идеализацию демократии как чего-то священного, но только затем, чтобы поставить на ее место «европейский проект».
«Чтобы европейский проект успешно осуществился, мы должны отказываться от того, что и так отомрет. Мы должны нарушить последнее табу просвещенного общества, что наша демократия является чем-то священным. И мы должны изобрести новую демократию — не привязанную к национальному государству»[32]).
Кто бы ни встал на пути этого дерзкого взгляда на «совершенно новый, глобально инновативный, решающе европейский авангардный проект», он будет заклеймен как «узколобый националист» либо «реакционный популист». Критика теперь направлена не только на те открыто «антиевропейские» и «ксенофобные» политические силы, которые отчасти распространились из-за кризиса еврозоны (положим, неонацистская партия «Золотая заря» в Греции): Менассе даже ставит вопрос о политических заветах британского премьер-министра Дэвида Кэмерона о европейских делах и считает, что национальные парламенты могли бы быть распущены досрочно [33].
В том же русле Ульрих Бек приветствует в своих последних размышлениях «мечты о новой Европе» [34]. Обращаясь, как к совету, к словам Гельдерлина «но где опасность, там вырастает и спасение» [35], Бек выдвигает «транснациональную модель социальной демократии» [36]. Показательно, что он сходу отклоняет любой упрек в ее непрактичности. Кризис не просто оправдывает «еретические» политические средства, но требует «переоценки самого реализма», с целью выработки радикально нового способа мышления.
«То, что еще недавно считалось “реалистичным”, становится наивным и опасным, поскольку приближает вероятность коллапса. А то, что считалось наивным и иллюзорным, делается “реалистичным”, поскольку направлено на предотвращение катастроф, в ходе чего и создается лучший мир» [37].
Стремление к лучшей Европе и, «по ходу дела», к «лучшему миру может быть достигнуто и осуществлено только всеевропейской революцией, которая и сравняет с землей национальные государства». «Европейская весна», то есть «европейское общественное движение, готовое биться на улицах за новый социальный контракт», несет смертельный удар «неолиберальной Европе», утрачивающей последние свойства легитимности. Несомненно, Бек признает, что пока мы не видим признаков появления европейской публичной сферы, но он верует в ее достижение, коль скоро все объявят наше время годом Европы для всех [38]. Как только граждане всех поколений и любого общественного положения узнают друг друга наперекор границам национальных государств, они преодолеют свой «узколобый национализм» и начнут новую жизнь на началах всеевропейской солидарности.
Однако данный проект не учитывает элементарного факта, что простое перемешивание (смешение) не всегда приводит к лучшему взаимопониманию, не говоря уже о «взаимной ответственности». То, что в обиходе обозначают фразой «близость рождает пренебрежение», в социальной психологии предстает как проблема этнической напряженности, только возрастающей в ситуации, когда трудно обозначать и сохранять межгрупповые границы [39].
Автор книги Lob der Grenze («Похвала границам») Конрад Пауль Лиссман не так давно утверждал: «Открытость границ в меньшей степени следует из политической программы и в большей степени являет[ся результатом кризиса политики» [40].
«Европа без границ» не приводила к росту межнациональной солидарности; напротив, возникло нечто противоположное. Сторонники перераспределения понимают важность границ. Как указывал в своих последних работах Тони Джадт, «пространство имеет значение. Политика — функция пространства. Мы голосуем по месту жительства, а наши лидеры ограничены в свой легитимности и власти местом своего избрания» [41].
Что же касается желания Бека построить «более социальную» Европу, то его замысел не учитывает ограниченности государства всеобщего благосостояния, очевидной даже для историков, сочувствующих «делу социальной демократии» [42]. Более того, ныне существующее экономическое неравенство растет, разделяя территории и этносы, поэтому вряд ли новый социальный план ведет к возникновению «европейской публичной сферы», а не порочного круга подозрений, усиливающих предубеждения. С проблемой неравенства уже сталкиваются полиэтнические государства Европы, переживая на себе угрожающую политическими потрясениями схватку за перераспределение в контексте чрезмерности т.н. «суверенного долга» (это, прежде всего, Бельгия и Испания, но и вообще «большая Европа», если речь — об отношениях между должниками и кредиторами Еврозоны).
Действительно, одним из наиболее удручающих аспектов кризиса являются растущие по всей Европе антигерманские настроения, особенно в Греции, в Италии, в Португалии и Испании. Проблема, впервые обозначенная более десятилетия назад Клаусом Оффе, актуальна, как никогда раньше: Entgrenzung als Selbstentpflichtung, или «упразднение границ», есть упразднение собственной ответственности. Оффе осмысливал пугающий вызов со стороны «Европы без границ». Массовое разрастание политического сообщества означает появление чувства солидарности, парадоксальным образом ведущего к тому, что люди все чаще снимают с себя любую ответственность. Чем больше от нас ожидают, тем меньше мы действуем [43].
В итоге как Менассе, так и Бек нападают на «германскую Европу» и отстаивают политический проект, по-настоящему постнациональный и демократический, о котором мы пока можем только мечтать. Но беда в том, что их предложения исключают даже остатки демократического контроля на национальном уровне, не восполняя их на уровне европейском.
Стаття представляет собой очень хороший разбор, и что немаловажно, прогноз и целиком лежит здесь