Одним из сильнейших мотивов поведения, помимо стремления к прибыли, является страх. В условиях постоянных угроз применения насилия экономическое поведение людей существенно меняется. Как показывают Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгаст, институты, регулирующие хозяйственное поведение государств различных типов принципиально различаются. В связи с этим первоочередными задачами для России являются снижение уровня децентрализованного насилия, реальная, а не декоративная реформа правоохранительных органов и постепенный переход к верховенству закона.
1. Определения
Страх – это мотив поведения, который обычно не рассматривается экономической теорией в силу противоречия с самим предметом исследования. Экономическое поведение – поведение рациональное, предполагающее возможность расчёта доходов и издержек. Согласно Г. Саймону, такой рациональностью люди обладают лишь в ограниченной степени (в частности, из-за неполноты информации и стремления экономить на интеллектуальных усилиях). Такая ограниченная рациональность не мешает экономическим расчётам. Напротив, страх – иррациональное чувство, вызывающее стремление избежать реального или воображаемого неблагоприятного события любыми средствами, не считаясь с затратами.
Очевидно, следует различать такой иррациональный страх и риск. Многие профессии так или иначе связаны с риском для жизни, будь-то военная, пожарная или полицейская служба, работа монтажников-высотников, лётчиков или шофёров. В этом случае риск вполне можно представить как отрицательную полезность труда по С. Джевонсу: если он превышает положительную полезность, доставляемую результатом труда и его оплатой, такой риск становится неприемлем, и работа останется невыполненной. При таком подходе имеет место рационализация страха – его можно измерить, оценить – и в силу этого он относительно слабо влияет на экономическое поведение. В данной работе пойдёт речь о страхе, связанном с неопределённостью по Ф. Найту. Последняя предполагает, что субъект изначально не может достоверно оценить размер ущерба, наносимого ему неблагоприятным исходом или, что то же самое – полагает этот ущерб неприемлемым для себя [1].
Способность бояться у разных людей различается не меньше, чем их способность получать удовольствие от потребления различных благ. Поэтому в качестве предмета анализа здесь рассматривается социальный(социализированный) страх, управляющий поведением не только одного человека, но групп людей. Отдельный субъект может игнорировать угрозу получения инфекционного заболевания или, напротив, панически бояться заразиться. Общество реагирует на такую угрозу, выделяя средства на разработку вакцин, методов профилактики и лечения. В результате страх, вызванный угрозой инфекции, рационализируется, превращается в риск и в конечном счёте исключается.
Рационализация страха и исключение внешних по отношению к обществу угроз – природных или военных – осуществляется с помощью власти, понимаемой как отношения господства – подчинения. Необходимым условием легитимности власти, её одобрения и признания большинством населения, является её способность к нейтрализации таких внешних угроз. Государственная организация власти приводит к преодолению порогового уровня страха, устанавливает институциональные рамки рыночных обменов как внутри государства, так и торговли между государствами. Поэтому одним из важнейших смыслов существования государства, о чём часто забывается, является снижение страха и увеличение доверия между субъектами (как социальными группами, так и отдельными людьми).
На первый взгляд, страх является противоположностью доверия, однако это не так. Парной к доверию категорией является оппортунизм – по О. Уильямсону, «преследование личного интереса с использованием коварства» [Уильямсон, 1996, с.97]. Высокий уровень доверия снижает трансакционные издержки, высокий уровень оппортунизма их повышает. Страх является относительно нейтральным по отношению к величине трансакционных издержек. Так, высокий уровень доверия на первый взгляд должен соседствовать с низким уровнем страха. Но, с другой стороны, боязнь наказаний за нарушения закона в репрессивном государстве, обуславливая высокий уровень страха, заодно снижает оппортунизм, повышая доверие.
Принимая внешние по отношению к социуму угрозы «на себя» и организуя их нейтрализацию, власть одновременно становится источником внутренних угроз и страха. В соответствии с видами власти можно выделить следующие виды страха:
- страх физического насилия, пыток, лишения свободы;
- страх потери имущества, дохода, материальных источников существования;
- страх «потери лица», репутации, символического социального статуса.
По-видимому, существует определённый пороговый уровень страха и насилия, при котором экономическая деятельность и сотрудничество субъектов заканчивается, и они переходят в состояние крайней политической вражды, направленной на устранение друг друга. Между гражданской войной и гражданским миром нет чёткой демаркации, но существует целый ряд переходных состояний (митинги, забастовки, столкновения с полицией, мятежи в военных частях, введение собственного судопроизводства в отдельных частях страны, шариат – и т.д. и т.п. ). В результате объём доходов и темпы экономического роста меньше зависят от инвестиций и инноваций, и гораздо больше – от уровня насилия, применяемого социальными группами, и фактора страха, влияние которого в таких ситуациях оказывается намного сильнее стремления к прибыли.
Необходимо отметить, что потери потенциального ВВП, связанные с влиянием фактора страха и применением насилия, обычно не замечаются экономической наукой. Исключение, пожалуй, составляют только потери дохода, связанные с безработицей и забастовками [2] или открытыми межгосударственными военными действиями. Страх, рассматриваемый в настоящей работе, непосредственно связан с характером и деятельностью власти, а последняя предполагает наличие иерархии, неравенства действующих субъектов. Последнее обстоятельство входит в противоречие с обычной методологией экономического анализа, основанной на признании равенства и однородности субъектов, ведущих экономическую деятельность. Различие между ними допускается на основе разной склонности к риску, что лежит в основе типологии контрактов (классический, неоклассический, имплицитный). Однако ситуация, когда один субъект угрожает насилием другому, и этот последний регулярно выплачивает определённые суммы, чтобы избежать насилия – такая обыденная для российского бизнеса ситуация в экономической теории не рассматривается; считается, что это «внеэкономическое принуждение».
2. Естественные государства и государства открытого доступа. Постановка проблемы
Политическое устройство общества, как уже говорилось, должно минимизировать «внутренний страх» социума, регулировать возникающие в разных сферах общества риски. Разные государства делают это по-разному. Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгаст разделяют всё бесчисленное множество существующих политических устройств на два типа – государство открытого и государство ограниченного доступа (последнее они также называют «естественным государством») [Норт, Уоллис, Вайнгаст, 2011]. Большая часть человечества (85%) [Норт и др., 2011, с.56]живут в естественных государствах; социальный порядок, регулирующий насилие и страх в этих системах, кардинально отличается от стран с социальным порядком открытого доступа. При этом современная экономическая теория обычно не учитывает институциональные рамки, неявно предполагая наличие государства открытого доступа. В результате перенос экономических рекомендаций из одной институциональной среды в другую оказывается невозможен или приводит к негативным результатам.
Естественные государства складываются на основе монополизации, контроля и последующего перераспределения ренты правящей коалицией. В случае хрупкого естественного государства существует несколько конкурирующих групп, пытающихся захватить контроль над рентой; такое государство нестабильно. Результатом войн и междоусобиц может стать распад страны, образование на её месте новых государств, где борьба за централизацию контроля продолжится. Напротив, в случае зрелого естественного государства правящая коалиция достаточно широка, её конкуренты слабы и маргинализированы. Перераспределение ренты обеспечивает лояльность большинства элит к действующему порядку, и такое государство может существовать очень долго.
В основе естественного государства лежат патрон – клиентские сети, обеспечивающие необходимый минимальный уровень доверия. Такие сети формируются на местах и являются относительно независимыми друг от друга. Центральное правительство не вмешивается в эти отношения, если только не происходит каких-то системных сбоев – таких, как техногенные (в случае России, например, авария на Саяно-Шушенской ГЭС) или социальные (безработица в моногородах) катастрофы.
Стоит отметить, что в естественных государствах население существует для властей, а не наоборот. Как указывает Б. Жувенель: «Когда Вильгельм делит Англию на 60 000 рыцарских ленов, это определенно означает, что каждая из 60 000 человеческих групп будет обеспечивать своим трудом средства одному из победителей. В глазах завоевателей это единственное оправдание существования покоренного населения. Если бы нельзя было сделать его полезными таким образом, то не было бы резона оставлять ему жизнь» [Жувенель, 2011, с.154]. В естественном государстве власть является источником населения, она формирует нужный себе народ, общественное мнение, законы… Никакого равенства граждан перед законом здесь не существует, разные нормы действуют в отношении людей разных статусов. Можно возразить, что такая ситуация характерна для феодального, сословного общества и неприменима к молодой российской демократии, где народ выбирает депутатов и президента, являясь «источником власти». Однако, с другой стороны, как можно иначе интерпретировать квоты на трудовую иммиграцию, выдаваемые российским правительством отдельным регионам и предприятиям? [3]
Естественное государство – действительно принципиально иная институциональная система, нежели государство открытого доступа, которое принято отождествлять с развитой демократией. Для того, чтобы перейти к последней, как полагают Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгаст, необходимо соблюдение трёх пороговых условий:
- верховенство закона, признаваемое всеми элитами;
- наличие бессрочно существующих организаций (фирм, партий, СМИ, самого государства и т.д. ; бессрочность означает отсутствие привязки к личности или «клану»);
- централизованный (консолидированный) контроль за вооруженными силами (и аппаратом принуждения).
Централизованный контроль за вооруженными силами и аппаратом принуждения резко снижает уровень насилия и вызываемого им страха. Наряду с верховенством закона это необходимые условия свободной экономической деятельности, в этом случае местные патрон-клиентские сети разрушаются, сливаясь в общегосударственные формальные и неформальные институты доверия. Создание новых фирм и организаций начинает расти лавинообразно – такое государство обеспечивает равный доступ к судебной защите, рынкам, возможностям реализации инноваций. Возникает и реализуется принципиально иной характер взаимосвязи между университетами, научными организациями и бизнесом. Соответственно, страна выходит на устойчивую траекторию экономического роста, постепенно присоединяясь к клубу «развитых стран».
Ч. Тилли, характеризуя переход к демократии, указывает на дополнительные условия, необходимые для установления порядка открытого доступа. Это уже упоминавшееся разрушение местных патрон-клиентских сетей, ликвидация категориального неравенства, уничтожение автономных (теневых) центров власти и вовлечение всех политических акторов в публичную политику [Тилли, 2007]. Концепция Тилли при этом допускает и возможность «отката», дедемократизации, отличаясь этим от взглядов Д. Норта, Д. Уоллиса и Б. Вайнгаста.
Действительно, нарастание неравенства в доходах и распределении имущества может со временем привести к закреплению такого неравенства в тех или иных социальных практиках. Тем самым возникнет сначала фактическое, а потом и каким-либо образом нормативно закреплённое (категориальное) неравенство граждан перед законом. Результат – «размывание» государства открытого доступа и постепенный возврат к естественному государству. Такая перспектива почему-то не рассматривается авторами концепции социального порядка открытого доступа, но – в свете развития современного мирового кризиса, наплыва мигрантов в развитые страны и роста насилия, что вызывает и рост страха – представляется вполне вероятной.
Для России актуальными являются и проблема перехода к социальному порядку открытого доступа, и проблема «отката назад», дедемократизации. При этом, казалось бы, в нашей стране наличествует общий консенсус элит о необходимости демократии [4], существует централизованный контроль за аппаратом принуждения, работает множество фирм и некоммерческих организаций, сроки жизни которых никак не связаны со сроками нахождения тех или иных персонажей во власти. Провозглашается – хотя и периодически нарушается такими прецедентами, как дела Магнитского, Ходорковского-Лебедева и других – верховенство закона. Почему же действительного, реального перехода не происходит? Более того, части социологов политический режим, действовавший в России на протяжении нулевых годов двадцать первого века представляется шагом назад с точки зрения объёма политических свобод по сравнению с российским режимом девяностых годов. Такая оценка разделяется и организацией «Фридом хаус» [Тилли, 2007, с.166].
Нельзя сказать, что это – новая постановка вопроса. Проблема «возврата к тоталитаризму» давно обсуждается в российских либеральных СМИ. Большинство авторов сходятся во мнении, что дело в личных качествах нынешних лидеров России, и в первую очередь, в свойствах характера и биографии В. Путина. Стереотипы мышления, накладываемые службой в КГБ, негативное отношение к западу и демократии способствовали укреплению авторитарных тенденций. Вдобавок В. Путин привёл вместе с собой к власти «силовиков», которых в правительстве стало больше, чем «либералов».
Не отрицая значение качества элиты для принимаемых государством решений, я склонен полагать, что основными факторами того, что «авторитарный разворот» нулевых имел место, являлись децентрализованное, криминальное насилие и высокий уровень страха, связанный с ним. От путинского авторитаризма и связанного с ним укрепления центральной власти ожидали снижения насилия, «наведения порядка».
К настоящему времени следует констатировать, что эти надежды не оправдались.
Статья доктора экономических наук, профессора Петра Ореховского «Роль страха в экономическом поведении в настоящее время и после полной победы демократии», впервые напечатана в журнале «Мир России» (2012. № 3 (21). С. 65-79).
Полностью читать по ссылке на Источник