Рассматривая феномен государственной власти, нельзя не заметить, что, какой бы абсолютный или тотальный характер она ни имела, она не переставала нуждаться в отсылке к внешнему безусловному авторитету. Власть всегда выступает на правах представителя этого обосновывающего авторитета; структурная особенность власти — то, что ее основа находится вне нее [1]. Схематично скажем, что предпосылкой власти является сама двойственность мира, его разделенность на мир сущего и мир должного; власть является претензией на представление знания о должном — и, тем самым, его истинного носителя, авторитета — в мире сущего: особый субъект власти возникает в результате события [2], политическим именем которого будет «уполномочивание», структурным — «отождествление». Необходимым механизмом поддержания (продления) власти оказывается память — необходимо помнить о том, что эта претензия некогда была обоснована: субъект власти в данном виде продолжает существовать, пока он хранит верность определенному событию; его существование репрезентирует это событие и одновременно является напоминанием о нем.
Итак, вопрос о форме власти может быть сведен к вопросу о механизме репрезентации, который, в свою очередь, может быть рассмотрен в следующих рамках:
1) какую «основу» (источник суверенитета) представляет власть;
2) что является событием уполномочивания (предметом верности);
3) кто является агентом репрезентации;
4) каковы границы полномочий власти.
Так, схематично можно сказать, что «либеральная» версия ответов на эти вопросы такова: власть представляет народ, понимаемый как нация (1), через политические партии (3), которые получают свои полномочия на выборах (реализующих «общественный договор») (2), и действуют в рамках воли избирателей (4).
Нас будет интересовать тот вариант решения проблемы власти, который был помыслен и реализован в России в XX веке. В целом можно сказать, что это решение находится в рамках европейской теории: власть представляет народ, и представляет его с помощью партии. Ключевым отличием российского варианта является выработка специфического понятия партии — обозначим его как «партия власти». В рамках предложенного понимания репрезентации рассмотрим три этапа развития этой партии: 1) партия Ленина, 2) партия Сталина, 3) партия власти.
1) Партия Ленина
Основы оригинального российского понимания проблем государственной власти закладывает Ленин в работе «Что делать?». Государство (политическая власть) в марксистском понимании есть инструмент подавления одного класса другим, и в бесклассовом обществе, которое должно прийти на смену обществу эпохи капитализма, в нем просто не будет необходимости. Соответственно, перед Лениным не стоит вопрос теоретического осмысления репрезентации, решение этой задачи оказывается «побочным продуктом» практических размышлений над конкретными задачами текущего момента, прежде всего — как от слабого рабочего движения в России начала XX века перейти к государству рабочих.
Ответ Ленина — создание партии профессиональных революционеров. Эта партия принципиально задумывается как непарламентская: во-первых, в условиях царской России это нереализуемо практически; во-вторых, теоретически парламентское представительство является исключительно буржуазным решением проблемы власти, подразумевающим разрыв между правящими и управляемыми, — в государстве рабочих не должно быть места такому разрыву. Очевидно, отталкиваясь от марксистских определений коммунистов как «самой передовой части рабочих партий» и пролетариата как единственного «действительно революционного класса», «ведущего класса нации» [3], Ленин находит свою формулу: партия — это «действительный передовой отряд самого революционного класса» [4].
Эта формула явно связывает в одно целое и упорядочивает такие элементы, как партия и класс; неявно в это целое входит и народ (нация), данный тут через свой класс. Интересно, что элементы внутри обеих пар связаны однотипным отношением: партия — это передовой элемент, класс — революционный. Если несколько формализовать ленинскую формулу, выделив в ней две части и заменив «передовой отряд» и «революционный класс» одним эквивалентным понятием «авангард» (А), то получим, что партия — это А пролетариата, а пролетариат — это А народа. Понятие «А» означает передовую часть чего-либо, оно показывает, что, с одной стороны, это часть (класс, отряд), неотделимая от целого (народ, класс), с другой — что она ведет это целое как передовая часть. Схематично скажем, что это такое отношение части и целого, где целое сведено к своей части: структурно они могут быть отождествлены, но функционально отличаются. Очевидно, стремление понять целое через его часть восходит к картезианскому сомнению, требующему дойти до того элемента, в котором нельзя сомневаться, и уже из него вывести целое. Эта логика редукции является парадигматической для Французской революции; в частности, сформулированное Сийесом ключевое определение нации как третьего сословия [5](которому явно наследует и марксистское понимание пролетариата как ведущего и при этом угнетенного класса нации) построено именно с ее помощью.
Определение Сийеса является моделью силлогизма репрезентации, где заключение о полномочности власти выводится с помощью третьего термина «сословие»: представители третьего сословия уполномочены осуществлять принадлежащий нации суверенитет именно потому, что это сословие представляет, в свою очередь, всю нацию. Ленинское понятие «авангард» конкретизирует связку «представляет» между терминами силлогизма «народ – класс – партия»; оно показывает, на чем базируется лежащая в его основе метонимия: неявное сведение целого к своей части теперь субстантивировано в специальном понятии. Если описывать эту связку в терминах теории множеств, то можно сказать, что А — отношение строгого порядка: оно асимметрично, т.е. народ не может находиться в отношении А как к классу (соответственно, класс — к партии), так и к самому себе, и транзитивно (отсюда заключение «партия — это А народа»).
Итак, понятие «авангард» дает возможность вместо обоснования связи субъекта и источника власти через ту или иную модель репрезентации отождествить их. Можно допустить, что в отличие от буржуазных партий ленинская партия, членами которой являются рабочие, не «представляет» народ, а непосредственно «является» им. Но если такая партия извне (структурно) и неотличима от народа, то не изнутри — функциональное отличие управляющих и управляемых не устраняется, т.к. управляет не весь народ, а его (передовая) часть. Таким образом, данное решение проблемы репрезентации оказывается лишь «хитростью» власти: механизм репрезентации лишается только своего «буржуазного» имени, на деле продолжая функционировать: неназванный, он становится невидим и неуязвим для любого сдерживания и ограничения, производя в итоге не просто власть, а неограниченную власть; в терминах Сийеса можно сказать, что власть уполномоченных, отказавшись от своего имени, но не от функций, является теперь не «долей общей власти нации» [6], а самой этой «общей властью».
Если традиционная парламентская партия призвана «выражать» волю уполномочивающего ее избирателя и, таким образом, имеет не только внутренние (верность выбранным принципам или, шире, собственной истории), но и внешние ограничения в виде этой воли, то чем уполномочена и ограничена ленинская партия, которая сама должна вначале сформировать эту волю? С одной стороны, ее избиратель, как (структурно) не отличимый от партии власти, не может ни уполномочить ее, ни обозначить границы ее власти; с другой — такой избиратель вообще еще только должен быть создан, ведь практически эта партия находится в ситуации, когда класс, частью которого она претендует быть, находится только в стадии формирования. И в этом случае понятие «авангарда» оказывается определяющим: именно передовой отряд этого класса должен взять на себя задачу «формирования пролетариата в класс» [7]; Ленин предлагает практическое решение этой задачи в знаменитой формуле «привнесения сознания» [8]. (Если вспомнить теории общественного договора, где народ создает (уполномочивает) суверена, то можно сказать, что здесь перед нами обратная ситуация: суверен существует до народа и, давая ему завет, по сути создает его).
Из определения авангарда следует, что впереди него никого нет, но ленинская партия оказывается тем авангардом, и позади которого нет никого! Ограничена такая партия может быть только сама собой (своей историей, выбранной программой), но кто уполномочит ее? Сама же программа, а именно марксизм, лежащий в ее основе, опять-таки потому что это «передовая» теория [9]. С другой стороны, специфика цели партии — построение коммунизма — состоит в том, что ее достижение объявляется исторически предопределенным, поэтому такая партия вправе считать себя уполномоченной самой историей. Таким образом, источник суверенитета перемещается из народа в идею, и так как одновременно партия закрепляет право толкования идеи за собой, то по сути интериоризируется партией.
2) Партия Сталина
Жизнеспособность теории Ленина была подтверждена практикой: партии профессиональных революционеров удалось не только осуществить социалистическую революцию, но и удержать власть. Установление диктатуры пролетариата на практике выразилось в однопартийной системе и отсутствии разделения ветвей власти, явившись, по сути, диктатурой победившей партии. Возвращаясь к вопросу о репрезентации, можно сказать, что теоретическое осмысление народа как сводимого к своему авангарду [10]и роли партии как «авангарда авангарда» остается в рамках, определенных Лениным. Совмещая в себе роль основы и субъекта власти, партия власти оказывается в состоянии уполномочивать себя сама, поэтому событие уполномочивания оказывается не отличимым от события создания партии. Революция, являясь политическим событием, превращающим победившую партию в субъект власти, не меняет предмет верности партии (и ее природу), но лишь «подтверждает» ее полномочия.
Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия,
Мы говорим партия, подразумеваем — Ленин [11].
Но почему Маяковский здесь говорит, что партия представляет не событие своего создания, а саму фигуру создателя? Такой переход не выглядит удивительным, если вспомнить, что, с одной стороны, ленинская партия построена на понимании репрезентации как отношения «авангарда», с другой — что она уполномочена идеей. Операцию редукции части к целому можно (и нужно) применять, пока не найден нередуцируемый элемент, здесь — передовой член партии, т.е. ее создатель, автор ее программы и самой ее истории, являющийся одновременно соавтором программной идеи. У Маяковского тождество «близнецов-братьев» выглядит еще гиперболой; делает его реальностью Сталин, полностью перестраивая партию в качестве ее нового вождя и создателя.
Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил:
Нас вырастил Сталин — на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил! [12]
Предметом верности (для «нас» — речь идет несомненно о членах партии) объявляется — вполне в духе традиции Нового времени — народ; но мы видели, что партия верна лишь событию своего создания, сводимому к создателю, народ же (сводимый к классу) еще только должен быть создан партией. После смерти Ленина Сталин «создает» народ — но не с помощью партии, а с помощью специальной фигуры «врага народа», через ее вычитание, «апофатически»: «через голову собственных функционеров, твердых и преданных сталинцев, Сталин обратился к народу — и вступил в права Вызволителя! В политике остались только он сам — и народ, определяемый им через “врагов народа”… народ — все те, кто не враги народа» [13]. Одновременно Сталин повторяет событие создания партии, становясь ее истинным, практическим создателем. Соответственно, его фигура занимает место предмета верности (религиозный оттенок такой верности находит отражение в позднейшем обозначении ее как культа [14]). Ленин представлен «освещающим путь» теоретиком; в свою очередь, соавтором и, что важнее, единственным интерпретатором обосновывающей власть партии идеи объявляется Сталин: он разрабатывает определенное видение ленинизма как «марксизма эпохи империализма и пролетарской революции» [15]и отстаивает его в борьбе (теоретической, а затем и практической) с Троцким и Зиновьевым.
На практике пересоздание партии происходит путем физического уничтожения носителей первого типа верности и замены их новыми членами: с одной стороны, проведением регулярных «чисток», направленных прежде всего на ленинскую гвардию, с другой — путем массового приема в партию новых членов («ленинский призыв»). Член ленинской гвардии хранит верность идеалам коммунизма, свободно и сознательно выбранным им до революции; личным событием (и предметом верности) для него является сам факт этого выбора. Главной же характеристикой нового члена партии является беспамятность, которая неразрывно связана с отсутствием у него собственного прошлого, в котором было единственное событие — fiat Сталина [16]. В начале тридцатых Мандельштам фиксирует результат такой работы: создан тип «проваренного в чистках, как соль» «честного предателя», девиз которого «все, что ты видел, забудь» [17].
3) Партия власти
Чем привлекала людей партия? Независимо от разнообразия возможных мотиваций кандидатов, «социологически» сталинская партия являлась идеальным каналом социальной мобильности; по содержанию это бюрократия, стремящаяся к власти и обладающая ей, форму которой придает, скрепляя и ограничивая ее, верность создавшему ее вождю. После смерти Сталина исчезает предмет верности, и партия превращается в массу бюрократов, «верных» лишь собственному стремлению делать карьеру; генеральные секретари теперь являются лишь первыми среди равных: не они создают партию, а партия создает их [18]. С другой стороны, в связи с победой социализма СССР формально провозглашается бесклассовым обществом: по Конституции 1977 года, источник суверенитета — не трудящиеся, а весь народ. Таким образом, формула «народ – класс – партия – вождь» сокращается до «народ – партия»: «Коммунистическая партия, партия рабочего класса, ныне стала партией всего советского народа» [19]. Связаны они по-прежнему отношением «авангарда»: по Конституции партия является «руководящей и направляющей силой советского общества», Устав КПСС прямо называет ее «боевым испытанным авангардом советского народа». Освобождаясь от ограничивающих фигур вождя-создателя, с одной стороны, и класса, с другой, партия наконец становится полностью автономной партией власти.
Любая стабильная жизнь оставляет следы; прошлое возникает без специальных усилий с чьей-либо стороны — его только уничтожать надо сознательно. «…Партия укрепляется тем, что очищает себя…» — эта цитата из письма Лассаля к Марксу, помещенная в эпиграфе к «Что делать?», оказалась пророчеством не только сталинских чисток [20], но и того перерождения, которое произошло с партией, освободившейся от каких-либо ограничений и тем самым от средств к очищению. Моментом перерождения партии власти оказывается обретение партийным бюрократом собственного прошлого и, соответственно, предмета верности. Накапливаясь, вещество частного прошлого начинает «производить» соответствующее видение будущего, прежде всего стремление оставить наследство потомству; в советских реалиях таким наследством было право вхождения в «номенклатуру», т.е. попросту власть [21].
Собственно, наследование можно рассматривать как один из вариантов реализации мечты человека о, по выражению Арендт, «посильном бессмертии»: если грек реализовал это стремление в политике, а христианин всю свою земную жизнь видел как бледную тень жизни вечной, лишь вступлением к ней, то буржуа продлевал себя в оставляемом детям. Тотальное государство характеризуется собственным вариантом гарантии бессмертия (естественно, в партии/государстве: «Партия — бессмертие нашего дела» [22]), который совмещает и радикализует греческий и (ранне)христианский подходы: с одной стороны, максимально расширяя сферу политического, с другой — крайне пренебрежительно относясь к посюсторонней жизни, которая оказывается лишь залогом «жизни вечной». Обобщая, скажем, что все варианты «бессмертия» предполагают производство «второго тела» человека: политического, религиозного, экономического (государства, церкви, собственности) — и, соответственно, связаны с удвоением, репрезентацией и властью.
Так, право наследования как механизм памяти, обеспечивающий верность собственности, явилось одним из факторов, создавших европейскую буржуазию на заре Нового времени как отдельный класс собственников [23]. Несомненно, важность выбора «варианта бессмертия» понимали и классики марксизма, недаром одной из первейших задач рабочей революции Манифест провозглашает отмену права наследования, а на заре своего существования советская власть пытается бороться с ним. И они оказались правы: включившись, этот механизм легко преобразовал партию власти из социалистической в буржуазную [24]. Однако можно ли назвать превращение этого, по выражению Восленского, единственного «коллективного собственника» в массу обычных частных созданием класса буржуазии? Да, появились частные собственники средств производства, но, похоже, сам факт смены этих собственников (и, собственно, смены формации) существенно не повлиял на роль бюрократии как партии власти в государстве, где власть всегда может быть конвертирована в собственность, но обратный переход не всегда возможен.
Социалистическое время принципиально эсхатологично, оно предполагает будущую цель. Буржуазная же концепция времени не связана с ожиданием конца света или светлого будущего; в ней нет места пониманию истории как процесса борьбы противоположностей, который рано или поздно должен закончиться. Отказ от линейного времени ведет к провозглашению настоящего моментом должного и, соответственно, объявлению истории законченной. Таким образом, партия власти освобождается от исторических/временных ограничений (событие уполномочивания или собственная история). С другой стороны, она не имеет и внешних/пространственных ограничений: как декартовское когито, в котором мышление не может быть отделено от существования, партия власти является решением проблемы дуализма в парадоксальном «монодуализме» специального понятия, субстантивацией факта обладания властью и, соответственно, неотделима от него; предмет ее верности — ее власть, но она же и определяется как обладающая этой властью. Таким образом, специфическое решение проблемы репрезентации состоит в отказе решать ее — не связывая власть и ее источник, партия власти представляет только себя и, не будучи связанной прошлым событием или идеей будущего, продлевает это представление в вечное настоящее.
Примечания