Трое у подъезда, пиво, какие-то чипсы.
— Ты чего, реально что ли эту историю не слышал? Это как вообще – ты в нашем дворе живешь, мы тебя за пацана держим, и ты эту историю не слышал? Бля, парни, я не врубаюсь.
— Да чего ты заладил, слышал-не слышал. Ну, не слышал он, так что теперь? Расскажи лучше, все равно сидим тут, так хули.
— Ну, короче, тут надо сперва про то, как Леха-Хиляк разозлился. То есть, серьезно завелся чувак. Он в принципе злой был, и все хотел в авторитетные вылезти. То есть не то, чтобы там к успеху, или как, ну как у нормальных, а вот чисто чтобы уважали его. Чтобы боялись. Мобилу там отжать или лопатник вытрясти – вообще не про него, хер знает, чем и жил, типа на зарплату, охранником что ли где-то сидел. Вообще, тут объяснять надо. Он так-то здоровый был, наоборот, как лось, но, понимаешь, не бычара такой, то есть как бы и не здоровый. Блин. Сбился. Короче. Не в том смысле здоровый, что вот жлоб, понимаешь, скорее, даже, мелкий, но такой, жилистый, да, вот, правильно, жилистый. И как-то так умел, — не занимался ничем сроду, то есть и не учился специально там бокс или карате, вот эта вот херня вся, но как-то в нем от природы что ли это было. Ну то есть пару раз туда-сюда качнет так, оп, ты еще и замахнуться не успел, а лежишь уже, зубы собираешь. Какой-то, он говорил, в деревне в детстве его учил мужик. Коровин, не то Кобылин. Да неважно. Короче, вот он, Леха-Хиляк-то, ну тут с подъебкой погоняло, он на фоне кабанов здоровых так себе и выглядел, а подойдет, типа, большие шкафы громко падают, — еблысь и любого первым ударом в аут. И вот, говорю же, тормознуть там кого, — не про него совсем, а если чисто махач где, так он вообще из ниоткуда, сразу, туда, сюда, тому, этому, — все лежат. Все хотел, чтоб его уважали.
Но которые постарше, которым уже вроде в подворотне и махаться западло, они как-то все равно к нему так это. Ну и хули, что ты копытами трясешь, а кто ты есть? Никто. В общем, опасаться-то его все опасались, потому что он вообще бешеный был, слово скажешь, хуяк уже, все, отдыхай на песочке, но чтобы уважения, особенно от старших – не, этого не было.
Хотя, конечно, если где поговорить с кем по-серьезному, его, конечно, звали. Куда без него вообще. Ну типа если Хилый за спиной маячит, — как-то и тебе спокойнее, и эти, которые, ну с которыми базар, короче, не вые. Кости-то хули ни у кого не казенные, как говорится.
И вот, короче, Леха этот однажды разозлился. Всерьез так. Вот про это, в принципе…
— Да ты вообще неправильно все. Не сначала. То докопался до человека – знаешь-не знаешь, прям, куда деваться, а то блин начал. Леха у него разозлился.
— Яшка-Гимор так всегда рассказывал, а он вообще там был.
— Был, не был. Хрень какая-то. Чего разозлился, на кого разозлился. Тут же, еба, по порядку надо. Путаешь только людей.
— Ну давай, бля, сам расскажи как надо. Путаю я.
— Короче. Во-первых, разозлился он на Гуссейнова, Али Алигусейновича. В нашем доме, четвертый подъезд, наверху. Живет. Как живет. Жил. Его жена родная ебнула, прикинь. «Ага» еще у него кличка была. Ну да, ты когда уж сюда переехал, конечно, его уж не было. Ну он с базара или там откуда, я не знаю, да чуть ли вот не с этих терок, про которые мы тут тебе, пришел, короче. А она такая на каком-то хуе верхом скачет. Прямо дома у себя, прикинь. Бабы, это вообще, так-то пиздец, конечно. И вот он стоит, а у него перед носом буквально – жопа женина, значит, вверх-вниз, и две ноги из-под нее торчат.
А он-то вообще, его все боялись, потому что хер знает, хач, короче, азер, он как зверь, такой, низкий, бородатый, если спор или что, как он скажет, так и это. Короче, никто не заикался. Вот только Леха-Хиляк как раз на него навые, но это про другое, это раньше было, а я уж про жену дорасскажу.
Ну, он кашлянул, эти двое в ахуе, пиздарики приехали, а он типа тоже не в себе, сел на кухне, и курит. Жена на кухню, чуть ли ни без ничего, а он ей – ща, погодь, умоюсь и поговорим с тобой. И дрищу своему скажи, чтоб далеко не уходил. Она – я хер знает, может, совсем обосралась, последний ум со страху оп, короче, взяла топорик, которым мясо отбивать, такой, он, знаешь, с одной стороны как топор, а с другой там такие зубчики, да знаешь, чо, у всех есть, короче, взяла и по затылку ему – нна!
И все, как не было Али Гусейныча. Еще у него кликуха была – «Ага». Типа старший так у басмачей называется. А может, потому, что он не болтливый был, и ему чего не скажешь – все «ага» да «ага».
Но когда я щас рассказываю, он еще жив был. Это так. Просто чтобы ты имел в виду, какие бывают бабы. Жену его, кстати, сын мочканул потом. Типа за папу. Или бухие поссорились, или вообще, Кавказ, там, кровь, хер знает чурок этих. Не поймешь. Сына под арест, мамашу на кладбище. Вообще, вот тоже, тут подумаешь, судьба – такой был мужик, все боялись, хоть и чурка, был и нету, ни семьи, ничего.
Ладно. Да. Тогда-то это все еще потом, а пока вот. Знаешь третий дом, ну вон тот, на отшибе такой над речкой, один стоит? Ну, короче, там такие жили два, бля, брата-акробата. Молодой, Санек, такой смазливый типа, все по бабам, в принципе, его частенько даже пиздили. Вообще ничего у мужика в голове. Бабы и бабы. Не, конечно, кто против, но чтоб только. Чтоб вообще только этим? Это как-то все же не. Ну вот, а еще брат у него, вот это как раз натуральный лось, Гена-Трактор, так его и звали. Один против четверых – легко. Его раз на танцах бутылкой портвейна – полной – сзади один черт по башке, а он такой оборачивается, с головы красное течет, кровь, бухло, не нюхать же, улыбается, знаешь, здоровые такие они же типа добрые обычно, — и спрашивает: Чего, выебываешься? Типа не бутылкой его, а там, я не знаю, газеткой. Погладили. Сквозь любую толпу проходил, как сквозь воздух, ну вот он идет, народ толкается, а ему как будто и нет никого. Гена-Трактор, зря не назовут же.
Ну, кто с соседних домов, не любили его, потому что братца у него, говорю же, частенько пиздили, его папаша, — а у них семья не то, что мы с тобой, батя-то чуть ли не директор в конторе какой-то, — короче, приличные люди, можно сказать, богатые, вот, на мерине батя-то ездил, — блин, сбиваюсь все время. А дети, видишь, долбоебы, один вроде нас, по подворотням шарился, а второй, говорю же, — из койки в койку, живчик, еба. Короче, его как пиздят за очередную телку, так Гена-Трактор впишется, разгонит всех. Он, кстати, чемпион что ли области был по метанию молота, короче, представляешь, какая рама. Ну, папа-директор Сашка из дома выгнал. Ты мне, говорит, вообще не сын, одни с тобой скандалы, что у меня, блядь, за дети, гопота, а не дети. Старший, правда, на конторе у него чего-то помогал еще, не знаю, кем он там, да вообще хер знает, чем занимались. А этот, Санек-то, вообще. Одна ебля в башке. Не, опять же, с бабой круто, без бабы хуево, но не одними ж бабами человеку заниматься. Надо же и с пацанами как-то уметь, базарить там, ну дружба, как мы вот с вами сидим сейчас, такое все. И дела какие-то делать надо. А этот нет.
Короче, стал он шариться по знакомым, и вот, как раз он дома не жил уже, зашел, значит, под вечер в «Спорт-бар». В девятом доме на углу за остановкой, знаешь, спорт-бар. Типа пивка. Ну, папа выгнать-выгнал, а денег-то давал, похоже. Через брата там, или как, я не знаю.
Я вот, кстати, хуйню эту не понимаю, хуле в баре, то же пиво, только в кружку, а бля дороже раза в три. Лучше уж вот так, как мы с вами, пацаны, флягу взять, нормально посидеть, воздух, чо, щас-то летом вообще заебца. Не. Так лучше. Ну, эта ебань смазливая, короче, конечно, в бар. Хули, люди, не нам чета. Может, он там телочку какую очередную ждал, я не знаю.
А там, короче, в углу три бабы. Такие, в возрасте. Солидол местный. Зашли типа косточки потереть. Директриса школьная, бля, ты ж не у нас на районе учился, не знаешь ее, ну такая, Фима Ивановна, еще кличка у нее – Сова. Всю жизнь без мужика, сухарь-сухарем. Ну, баба без мужика, сам понимаешь. Может, вообще девочка, а ей под полтос. Понятно, чо там в башке. Пиздец там в башке. Короче, тебе, можно сказать, повезло, что не у нас ты в школе учился. Такая сука.
И глаза на выкате.
Вот она, еще эта, знаешь, Миши Олимпийского жена, ну, он начальник райотдела. Мусор, короче, старший. Бля, узнаешь еще, он и щас там сидит. Ну, круглый такой, ушастенький, Михаил Никифорыч Зуйцов, реально, на Мишку Олимпийского похож. Вот, жена его, блядь, да как же ее, Мегера Константиновна. Если чо, все лове через нее, она ему не доверяет, он и пьющий, и по бабам, а она там у них реально вопросы решает, имей в виду.
И тетя Фрося еще. Ну, это, бля, легенда. Бабе за сорок, а выглядит лучше, чем наши вон соски. Муж у нее, знаешь, на шоссе там, салон, блядь, художественной ковки. Черт хромой. Оградки там на могилы, мебель железная, хуе-мое. Но она ебливая что пиздец. И с военкомом трахалась, и всех призывников заодно переебала, честно. Вообще, за этим делом скачет только так.
Да, опять же, чего бабе и надо слаще хуя-то.
Вот, в общем, три подруги, сидят, такие, теплые уже, видно, и тут Сашка этот. И одна ему, — уж я не знаю, кто, — говорит, эй, кудрявый, садись к нам, ебани «Бейлису». Да Фрося, наверняка Фрося, хуле, не Сова же. Сова наоборот, типа, Саша, ты же мальчик из такой хорошей семьи, ты же учился хорошо, как же так. А эти две, да чо ты пристала к парню, давай, скажи нам, Саня, кто из нас красивая самая.
Тоже, бля, выбор, Сова и есть сова, зря люди не назовут, Мегера Константиновна – как жердь, правда, сисяндры, конечно, огого, а Фрося-то чо. Мягкая такая, мордочка круглая, да хули старушка, любой бы такую старушку.
— Ты, может, и сам?
— Может, когда и было, чо теперь, не про меня, я тогда маленький был, когда это все, хули ты влезаешь, типа сам не знаешь. Про это Яшка-Гимор тер, бля, вместе сто раз же слушали. Дай новому вот расскажу.
Ну, вот, короче, это, сидит он с тремя бухими бабами, может, четвертую ждет, небось, даже нервничает. Молодые девки – вообще ж без головы, пойди им, объясни чего. Придет, да скажет, хули, на копченое мясцо потянуло, значит, с бабушками чалишься? А они в бок толкают, чо, типа, надулся как шарик, давай, кто самая красивая. Чо-то даже Сову приперло, Саша, говорит, я же тебя учила, ты всегда любил алгебру, ну, а Мегера, бля, говорит, ты же буйный, но если с ментами какие проблемы – так звони, решим. А Фрося лыбится так, я, говорит, слыхала, ты ходок за этим делом, мы, вроде как, коллеги, получается. Прикинь, подъебывает как. А знаешь, говорит, Ленку Ларину?
Ох, парни, я потом эту Ленку видел, хотя муж ее тогда пиздить часто начал, хотя и за дело, вроде как, но, короче, говорят, она потом-то не та уже была. Не та. Такая идет, знаешь, по двору, губки бантиком, сисечки вроде и маленькие, но чувствуется, крепкие. Идет – а за ней все встает. И попочка такая, как будто даже отдельно от нее, вправо-влево, вправо-влево. Как уж она это делала, я даже и не знаю, но, короче, вот, это надо видеть, да. Даже деды столетние ей вслед оборачивались.
А муж у нее был – Минька Ларин, ну, мужик и мужик, пьющий, сказать особо нечего. Очень он дружил с этим, Агой, ну с Алигусейнычем, я тебе говорил, помнишь, да, которого баба потом топориком.
Вообще, если подумать, так-то все зло от баб.
Минька кем-то там на автосервисе – да он и сейчас там, короче, что-то ему помог или что. Ну, вот, и дружили, Ага говорил ему – ты мне как брат, если что, за тебя порву.
А у них, у чурок, серьезно с этим.
Вот, короче, когда я ее видел, говорили, — она не та уже, но все равно. Второй такой бабы. Смотришь ей так вслед, знаешь, и думаешь, что если принагнуть ее сейчас, да за вот эту вот жопку руками взяться – ничего больше и не надо. А про что рассказываю – так она вообще, молодая же, это и не представить. Ей вообще лет двадцать было, наверное, как она пошла за этого Миньку, может, по залету, да откуда, и детей у них вроде не было, ну, может, деньги, он такой ведь тоже не бедный. Бэха у него была. Эх, переехали они потом куда-то. А так-то я бы на нее взглянул еще раз. Сзади. Лучше сзади.
Ну, хули вы красные такие стали, потом подрочите, слушайте дальше.
Фрося ему, значит, Сашке-то, я, говорит, с матерью ее подруга была, а как мать умерла, она со всем ко мне бегает. И знаешь, муж-то пьющий у нее, а она баба молодая, ей хер-то нужен железный.
Ну, Сова тут, да что ты мальчику такое говоришь, а она – да нормально я говорю, этот мальчик больше дырок повидал, чем твой гинеколог. Это врач по пездам, гинеколог-то. Прикинь, есть такой, специальный. Ну, Фрося говорит, оставь, кудрявый, телефон, как прибежит она ко мне на жизнь жаловаться, я тебе звякну, зайдешь по-соседски. Лучше нет подъехать к бабе, чем когда она в печали, это я тебе со всей ответственностью заявляю. Со знанием, так сказать, дела.
Тут, понятно, у Саши в штанах задергалось, вы, говорит, тетя Фрося, самая тут красивая, да и вообще. Может, он ее даже потом и прижал где-нибудь, когда по домам расползались. А чо? Говорю ж, она и сейчас огого.
Вот так. А другие две бабы, понятно, зло затаили. Бабы такие, да. Вот, так-то вроде и любит тебя, ну, как кошка, хочешь, по морде ей настучи, да хоть плюнь, — все равно ей. Но если ты скажешь, что другая баба ее в чем-то лучше, — это ж все. Глаза, блядь, выест. Удушит ночью. Или хуй откусит. А чего, бывали такие случаи, я у бабки как-то газету видел, комсомолец, чего-то там, и там про такое написано.
Короче. Фрося не лажово свистела. И свела она их, и как-то все у них закрутилось. А тут как раз Гена-Трактор уболтал папашу, Санек домой вернулся, и только, значит, Миня на работу, Ленок – в третий дом через овраг вон, ну, да знаешь, там тропка вдоль речки. С молодым кувыркаться.
И он как-то затих даже. Санек-то. Вроде, другие бабы все. Не нужны уже. Да и понятно. Ленка. Такая она была. Ленка. Особенно, если сзади. Эх.
А Мегера-то Ивановна приехала к Миньке, ну да, к мужу ееному, чо-то у нее там в тачке застучало. Не, естественно, бля, говорю же, жена начрайотдела, естественно, у нее отдельная тачка. Ну, там, что ли «Мазда». В принципе, хрень. И чего-то у нее там под капотом застучало. И она в сервис. А они, бабы, знаешь, вообще, блядь, ничего не забывают. Не, если ты ей по делу чего скажешь, через минуту не вспомнит, а если вот хуйня какая-нибудь, типа тех их пьяных терок, да, в «Спорт-баре», это все. Обида на всю жизнь. И она такая между делом Миньке, эх, говорит, хороший ты мужик, жалко тебя. А он ей – чего это жалко-то? Да вот ты тут, говорит, Михаил, вкалываешь, все в дом, а жена твоя где? Он – где? Да у Сашки-ебаря из третьего дома пиписку теребит.
Ну, он ключи бросил, в тачку и домой. Жены нет. Он к Али. Ага-то который. Тот как раз дома. Да, говорит, еба, все про это с месяц знают, да я не знал, как тебе и сказать. Ну, он, еб твою, чурка, я думал, мы правда как братья. Тот – конечно, а как же. Этот – ну пошли тогда со мной сейчас, порвем пацаненку этому жопу на британский флаг.
Это так говорится – на британский флаг, знаете, он такой весь, полосы там растопырены.
Ну Али – мужик осторожный, во-первых, говорит, Саня этот не из простых, но хуй бы и с папашей его, папашу мы бы угомонили, но там же брат. Ты чо, говорит, Гену-Трактора не знаешь? Тут еще кто кого порвет, и кто кому чего натянет. Тут надо мужиков собрать. Еба, их все не любят, пойдем во двор.
Этот говорит – позорище, как я мужикам-то скажу. А этот – забей, реально, все и так в курсах. А Гену давно бы поучить, парни впишутся. Сиди, говорит, спокойно, я сам все сделаю.
Дал жене лове, она рванула за бухачем, он сам-то, кстати, и не пил, у них вера что ли не позволяет, или чо, я хер, короче, знает. Сам мяса покоцал, баранины, у чурок она всегда, знаешь, они свинину-то не жрут, а Мине говорит Ларину – давай во двор, кого встретишь, хорошо, пятница, небось, все по лавкам в карты хуячат, скажи, Али звал на шашлык. Ну, на речку, там где все жарят, от этого вот дома – считай прямо под окнами.
Мужики пришли, и Аяцков, да, такой какой-то что ли в телевизоре был хуй, а это, значит, однофамилец, здоровенный, сука, и этот. Поля-Одесса. Авторитетный, кстати, мужик, хоть и еврей. Его и прозвали Одессой-то, чтобы жидом не называть, это все же обидно как-то, а его уважали. А он серьезный. Две ходки у него. Правда, за мошенничество, но все равно же. Сидел человек. Хотя так-то подумать. Поля. Во, бля, ему, наверное на зоне непросто с таким именем было. Но он держать себя умел, и говорил по делу, в общем, явно не из опущенных. Как-то, значит, правильно себя поставил.
Бля, он, кстати, потом от третьего-то дома, ну где Гена с Саней, домой, сюда вот к нам, а он в четвертом подъезде, пиздюхал через всю Москву. Реально. Ну, это потом как-нибудь расскажу. Серьезный черт. А имя кошачье – Леопольд. Евреи. Тоже. Хуй проссышь. Назвала маманя сына. Леопольд, да.
Эти двое, короче, Нестор еще дедушка, ну да, у которого погоняло «Махно», ебанутый, приперся, а чо, где наливают, там и он, он-то, вон, до сих пор жив, ни хера ему не делается, ну и там помельче всяких еще человек десять.
И Леха-Хиляк, с телкой. Но он вроде как и не с ними, а отдельно так, в сторонке. С бабой. Сидят, на воду любуются. Но так-то слушает, понятно, про чо мужики базарят.
Эти выпили, закусили, совсем уже бухие. Ну, и Али говорит, так и так мужики, мы все с одного двора, и вы все Миню Ларина знаете, и никто за него не скажет, какой хуйни. А мне он вместо брата вообще, а у нас на Кавказе этим, бля, не шутят.
Он-то трезвый, они-то бухие, понятно, разводит, но они орать, да мы, да этот, бля, Саня давно напросился, да и Гена, блядь, Трактор, его не лучше, пойдем, отмудохаем скотов этих.
И тут, как на грех, мимо баба какая-то, прикиньте. Ну, девчонка лет семнадцати. Они ее опа, в круг, типа, сперва развлечемся, а потом уж и Гене вставим. Али, может, и успокоил бы их, но видит, они синие реально, хули связываться, пусть уж. Беда небольшая.
А по берегу уже отец ее бежит, орет, мужики, да вы чего, вообще что ли охуели совсем, хорошо я в окно увидел. А эти гундят, ну, потому что, говорю же, все в говно, и типа настроились. В общем, нервно, а тут еще Хиляк встает, к Али подходит, говорит, ты чо. Отпустите девку.
Али, Ага который, он вообще, конечно, рассчитывал, что Хиляк с ними ломанет, потому что двор на двор, да и вообще. Но тут заговнился, чтобы авторитет перед мужиками не терять. Давай, говорит, хули, отпустим, но тогда твоя баба у нас отсосет по кругу. Этот оппа, в стойку, и понятно, что в табло ему сейчас зарядит. Но у того-то вообще другие намерения. И Поля-Одесса вписался, вы чо, говорит, парни. Али, ты же взрослый мужик, еба, ну чо за хуйня, мы чо тут, на групповуху собрались, у нас же дело. А ты бы, Леша, лучше бы помог, чем выебываться. Вон пойдем, с Трактором попиздишься, тогда увидим, кто ты, и что ты.
Ну, говорю же, очень умный мужик.
Али говорит, нет уж, нас тут вон, человек пятнадцать, баран мой все жрали, давай бля, посмотрим, какой ты один против пятнадцати. Поля ему, да уймись ты, глянь на своих бойцов, а на тех и правда, — как, блядь, мор напал, или мясо там у них не сильно свежее было, или бухло паленое, я хер знает, короче, человек пять уже блевать отползли, остальных явно так качает.
Али говорит, ну, хуй с вами, пошли, правда, бери свою дочку, уебок, пускай одна по кустам не шарится. И тут кто-то из наших, да может дед Махно, который Нестор, возьми да и ляпни – А баба-то у Хиляка с третьего дому. Ну, Али говорит, пиздато, заодно домой ее проводим. Хиляк говорит, ну все, пиздец вам, пишитесь в очередь в больничку, хуеплеты. А баба испугалась, видно, говорит, ой, Лешенька, не надо, мне и правда пора, смотри, это ж взрослые мужики, чего они мне сделают, пусть домой проводят.
— Ну, я с этого и начинал, вот так и Яшка-Гимор рассказывал всегда. Вот тут Леха-Хиляк вообще рассвирепел. Все, говорит, пиздец. Я, говорит, блядь, сяду, но вас, скотов, мочкану. Тебя, чуркабес, первого. А ты, Поля, отойди, я тебя уважаю, а это ж блядь, пиздец какая сволочь. Баба в слезы, Лешенька, говорит, да зачем, да чего ты из-за такой хуйни один против пятнадцати драться будешь.
Ну он плюнул и ушел, но его аж трясло.
А Одесса, короче, это, говорит, ну куда мы пойдем, посмотри, бухие все. Миня Ларин уж не говорит, икает только и плачет, как баба. Но Али упертый, я, говорит, брату обещал, он же вон, хуило пьяное, как брат мне. Это, говорит, вы, русские, базар не держите, а я сказал – значит сделал. Пацан сказал – пацан сделал, хуле. Поля говорит, — пацан не сделал – пацаны поймут, я, говорит, про понятия побольше твоего знаю, при всем моем сердечном уважении. Но тот, — нет, раз они идти не могут, — на тачках поедем, но мы сегодня попиздимся.
Вернулись во двор, кстати, оклемались слегка. Но, тоже, как сказать. Конечно, мятые все. Расползлись по тачкам. Сперва Али, у него нормальный такой крузачок, с ним четверо село. Трое парней и телка лехина. Потом, — Миня Ларин, бля, как он и вел-то свою тачку, не знаю. Бэха у него была, троечка. С ним, значит, еще четверо. У Одессы – девяточка тонированная, уммм, супер, красотка. Серенькая такая, клевая. И у Нестора чуть ли не запор. Короче, поехали.
Хули тут, конечно, ехать, вон он, третий дом за оврагом. Но тоже, как поехали. Трясануло их в тачках. Все опять блевать. Тут еще дочка выбегает этого, хача-то, папа, кричит, ну куда вы, мама велела домой. А он уже вообще в офигении – какой-то скот ему салон заблевал, и дело не клеится, и еще разборка эта с Лехой. Отвали, орет. Уже, бля, ночь кончается, а они все во дворе. Она, нет, папочка, не надо, ну зачем тебе, нам страшно.
А он ей – все, ты мне не дочь. Забудь. Уйди.
Она заткнулась и ушла, у них с этим строго. Значит, потом, как папашу-то мамаша мочканула, ну, я говорил, помнишь, и брат сел, она, что ли, в Крым уехала. Тоже не живет здесь. Такая была, чернявая, жирненькая, я-то ее помню.
Говорят, у ихних баб сиськи волосатые. Чудно.
Ну, короче, тут все опять постепенно в себя пришли и, наконец уже, поехали. Всей езды – минут пять, а пешком по бережку еще б того быстрее. И тут как раз они из тачек-то вываливаются, а на балконе – Саня с Леной, курят стоят. Розовые.
И вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос.
— Чего, бля?
— Парни, сам не знаю, как уж и сказалось-то. Не важно.
— Даешь, бля.
— Да ладно, проехали. Самое же интересное. Ну, Миня протрезвел, орет, бля, прошмандовка, спускайся, я тебе ноги повыдергаю. Саня ему, заткнись, сука, опять вон в говно. А тут Гена-Трактор на балкон вываливает, спокойно, говорит, братан, ща я эту шоблу шугану. А ты пока хоть по подъезду пробегись, пацанов собери наших. А папаша их, начальничек, говорит, да я сейчас Зуйцову позвоню, Михал Никифорычу. Сейчас сюда наряд, и говно это в говно замесит.
А только я не знаю, случайно ли так вышло, или все у Мегеры Константиновны – а помнишь, эта самая, Зуйцова-то, старшего мусора, жена которая, она же Ларину и настучала, в общем, может, она все это и рассчитала, ты ведь не гляди, что бабы дуры, на всякую пакость у них тонкий расчет, короче, она заскочила после сервиса к Фросе, и говорит: ты, Фрося, все про мужиков знаешь. Мой чего-то ко мне не очень, а бабе тоже жить без этого тяжко. Дай совет какой или помоги. Ну, та поржала, и дала ей пояс с чулками. На, говорит, дома под халат наденешь, он хоть дерево, хоть чо, а сразу подорвется. И она, короче, Мегера, так своего мужа уработала, что заснул он намертво. Сработали чулки. Ну еба, вы чо, порнухи не видели. Ну чулки такие, с поясом. Как колготки, только не до конца, на каждую ногу отдельно, а здесь такие веревочки, и поверх жопы поясок, и они к нему привязаны.
Ну и папаша Тракторов звонит Зуйцову, а у телефона – Мегера. Хуй, говорит, спит мой Мишка Олимпийский, не стану будить. И еще в ментовку звякнула – будут, сказала дежурному, в третий дом вызывать, — не мешайтесь. Не ваше, сказала, дело. Ну а мусора чо, мусора знают, что она всему хозяйка, а шеф их так. Снизу к каблуку ейному приклеен.
Ну, короче, пока старшие по телефонам, эти вышли – Гена-Трактор, Саня-Ебарь, и кого они там по подъезду собрать успели. Ну, может, человека три. Ну, пять, от силы.
Саня заводится – перед бабой, Ленка-то так и стоит на балконе с сигареткой, сучка, а чего ему делать? Опять же, такая баба. Короче. Саня орет, да где ее муж, да я этого мужа. Миня ему – ну все, пиздюк, кранты тебе, хотел монтировкой, так нет, руками задушу, пидоренок чахлый. Гена-Трактор брату говорит – не заводись, хули тут, мне зарядка. Наши чо-то мычат тоже, бухие же. Али вроде растерялся, Поля, говорит, чо делать-то? А Поля ему – вернемся давай, потрещим с Хиляком, никуда эти твари не денутся.
Но тут Саня на Миню прыгнул, думал – завалит синего-то. Хуй там. Как прыгнул так и отлетел, ебало в кровь, Ленок на балконе визжит. Гена плюнул и пошел ебашить. Одно слово, Трактор. Наши только в стороны, как щепки. Лес, блядь, рубят, щепки летят. Так что ли говорится?
Али в тачке заперся, а Гена уж совсем без тормозов, стекло кулаком выбил, — прикинь, здоров был, да, — кровища, вой.
И тут из кустов – Леха-Хиляк. Такой на нем костюмчик, бля, спортивный, вышитый, где он его и достал, — не налюбуешься. Сейчас таких и не делают. Какие-то там, бля, и колоски, и человечики. Он, Леха-то, оказалось, за нашими пошел, и стоял, значит, смотрел, как Гена их мудохает. Но там увязался с ними дрищ какой-то, погоняло у него было, — Патрон. Или не Патрон. Тощий, короче, чего и полез-то, непонятно, но был он у Лехи единственным другом. Они соседи были по лестничной клетке, и всегда Леха за него вписывался. Так-то его гоняли часто, говорю, дрищ.
Ну, Гена его между делом хуяк, и сам не заметил, как, тут уж Леха не выдержал.
Большие шкафы, — он всегда так орал, Леха, — громко падают. Тут пацаны рты пораскрывали. Настоящий начался махач. Такое разве в кино покажут. Ну, типа, как если Ван Дамм против Чака Норриса. Наши, правда, пацаны не пидоры балетные, ногами не машут. Кулаки только летают, бля, и не уследишь. Но Гена-трактор – он силой берет, а в Леху поди попади. Я говорил же, он так-то не кабан, но жилистый. Гена только ветер гоняет, а Леха что ни удар – то в Гену. Гена – мишень нетрудная. Короче, минуты через три, ну а чо, ты драться-то дрался нормально? Это все быстро. Минуты через три Гена-Трактор уже на четвереньках и кровью харкает, а Леха его – снизу вверх. Ногами и по пузу, и по ебальничку. Тот все уже, отрубился, а этот продолжает его метелить.
Тут, однако, папаша ихний выскочил, кричит, изверг, я старый человек, пожалей. Все, уработал ты его, уймись. Один сын у меня долбоеб, оставь второго!
Леша плюнул и пошел. Ну, хули, не бить же пожилого человека. Стыд.
А Саня, из-за которого все говно и поплыло, пока эти двое махались, отлежался, и бежит уже из дома с ружьем охотничьим. Я дурак, орет, всех положу! Отец на него, ты куда, дебил, еще блядь, не хватало, чтобы ты теперь сел, ружье вырывать, ну как-то оно у них и выстрелило. Лехе-Хиляку пониже колена. Картечь. Я, бля, сам не охотник, но чо-то он серьезное зарядил. Типа с чем на кабана ходят. В общем, нога в хлам.
От папаши вырвался и бежать. Так и пропал. Кто говорил, — мочканули его потом где-то, а кто болтал – за кордон он куда-то, не в Италию ли. Есть такая страна – Италия. На юге где-то. Там тепло, они типа как вот азеры. Вроде, да, похожи. Тоже хачи.
Местные, короче, все, Гену унесли и в подъезде заперлись. Наши дверь ломать. Ща. Железная. Надежная. Да и стремно. И Леха тут же в крови плавает. Не орет даже. Безсознака. Как это? Болевой шок. Короче, Поля-то Одесса говорит, Али, хуле, тут уже эта банда не уперлась, пусть пиздуют по домам, и Хиляка в больничку завезут. А мы с тобой присядем покурить за мою, например, тачку. Убогие эти повылезут – и вдвоем их отделаем. Увидишь, повылезут глянуть, как чо, увидят тачку бросили, хоть магнитолу вынуть, сто пудов подойдут.
Али упираться не стал, — у самого уже очко на минус. Дел-то наворотили. Хотя он, я так думаю, сам-то рад был, что Леху покалечили. Отпустил свою ораву. Эти, трое, что с Трактором были, вылезли, конечно, минут через десять поглядеть, чо да как. Одно слово, убогие. Правильно их Одесса. Вот же умный был все же мужик. Две ходки.
Ну и тут уж Ага с Леопльдом (бля, так-то ржака, вот жиды все же люди, живого человека Леопольдом назвать, это ж надо), — тут уж эти наши оторвались, конечно. Эти трое чо, хуесосы малолетние, а эти взрослые мужики, с пониманием. Отоварили их по самое не хочу, ни зубов, ни ребер. В третьем доме до сих пор про это помнят.
А потом чо? Потом все.
Леха в больничке откинулся, — ну, а бедному человеку какая больничка. Или просто везли его долго. Тоже ведь, пока добазарились, пока то да се. Гена-Трактор задохлик стал совсем, все ему Леха отбил, что можно. Сперва его папаша на колясочке гулять возил, а щас чего-то и не видно. Тоже, может, помер. Али жена на кухне топориком, ну, я рассказывал.
А Поля-Одесса бухой, тачку бросив, домой пошел, но заблудился и круга дал через всю Москву. Тоже история – Яшка-Гимор складно про это плел.
— А с бабой-то чо?
— С Ленкой? А чо Ленка. Ну, вернулась к мужу. Папаше-то Санину она в хуй не уперлась. Бил он ее, говорил же я, а потом куда-то переехали. Ну и понятно, как тут жить, когда весь двор в курсах, кто твою жену-то плющил. Да и чего, он дружил тут с Али только, с Агой, а его…
— Да не. Ну, с бабой Лехиной. Которую домой-то провожали?
— Да хер знает. Про это ничего не говорил Гимор. Но видишь, из-за бабы, считай, такой боец скопытился. Все зло потому что от них. Все зло от баб. Ты не врубаешься вообще. Не про бабу история. Про него история. Про Леху история. Про то, какие бывают пацаны, и до чего их злоба доводит.
Источник