Утопические мечты поверх границ

Раскол в ходе революции: мигрант против этнократа в ЕС

Бесчисленное множество проявлений солидарности с беженцами, спасающимися от войны и преследований, — то, что мы наблюдали месяц назад, — сегодня затмевается противоположным явлением: бешеным страхом, что эти иностранцы подорвут европейскую модель социального обеспечения и традиционную культуру, уничтожат наши либеральные общества. В основе моральной паники, охватившей Европу, лежит страх перед исламом, терроризмом, ростом преступности и вообще тревожное отношение ко всему незнакомому. Европейцы перегружены не количеством беженцев, попросивших убежища, а перспективой будущего, в котором границы Европейского союза будут постоянно осаждать беженцы или мигранты.

Еще до кельнских событий большинство немцев начали сомневаться в политике «открытых дверей», которую проводило правительство ФРГ. Канцлера Ангелу Меркель, которая до недавнего времени была символом уверенности и устойчивости Евросоюза, теперь изображают как некое подобие Горбачева — благородного, но наивного человека, чья политика под девизом «мы сумеем» поставила под угрозу Европу как таковую.

Кризис, вызванный наплывом беженцев, заставил ЕС заняться вопросом о границах. Он показал, что большинство населения ощущает себя под угрозой, что оно питает страх и отвращение к «миру без границ», что оно требует, чтобы ЕС имел четко определенные и хорошо защищенные границы. И это большинство превратилось теперь в одну из крупных сил в европейской политике. Большинство граждан стран Евросоюза, чувствующих для себя угрозу со стороны беженцев, опасается, что иностранцы захватывают их страны, ставят под угрозу их образ жизни. Оно убеждено в том, что нынешний кризис спровоцирован сговором между космополитически мыслящими элитами и иммигрантами с племенным мышлением.

Короче говоря, кризис, вызванный наплывом беженцев, меняет европейскую политическую мысль и представляет собой такую угрозу для европейского проекта, с которой не сравнятся ни финансовый кризис, ни конфликт с Россией.

Если финансовый кризис разделил ЕС на кредиторов и должников, так что пропасть пролегла между Севером и Югом, то кризис, связанный с наплывом беженцев, вновь открыл пропасть между Востоком и Западом. То, что мы наблюдаем сегодня, — это не «отсутствие солидарности», как утверждает Брюссель, а столкновение разных солидарностей: национальная, этническая и религиозная солидарности конфликтуют с теми нашими обязанностями, которые налагает на нас принадлежность к роду человеческому. Этот кризис ясно показал, что европейский Восток рассматривает в качестве угрозы те весьма космополитические ценности, на которых основан ЕС, тогда как для многих на Западе именно эти космополитические ценности и составляют основу новой европейской идентичности.

«Мне трудно понять, — признался президент ФРГ Гаук, — почему именно страны, чьи граждане когда-то сами познали политическое угнетение и испытали солидарность, теперь отказывают в солидарности угнетенным».

Коалиция нежелающих

Три десятилетия назад «Солидарность» была символом Центральной Европы, и диссиденты-интеллектуалы утверждали, что разница между Востоком и Западом заключается в том, что Восток действительно верит в Европейский союз, а Запад только принадлежит к нему. Так почему же сегодня жители Центральной Европы настолько отдалились от фундаментальных ценностей, лежащих в основе Европейского союза, и не желают проявить солидарность со страданиями других?

Самое скандальное в поведении восточных европейцев, на взгляд западных, — не их готовность возводить заборы от беженцев в тех самых местах, где стены были снесены всего 25 лет назад, а их утверждение, что «мы этим людям ничего не должны». В то время как в Германии почти десять процентов населения приняли участие в различных волонтерских инициативах, направленных на оказание помощи лицам, ищущим убежища в Восточной Европе, общественность в самой Восточной Европе остается равнодушной к трагедии беженцев, а лидеры восточноевропейских государств раскритиковали решение Брюсселя по перераспределению прибывших между странами — членами ЕС. Премьер-министр Словакии Роберт Фицо заявил, что его страна готова принять только христиан (по его словам, у него в стране нет мечетей, так что мусульманам там делать нечего). В Польше лидер правящей партии «Право и справедливость» Ярослав Качиньский предупредил, что прием беженцев представляет опасность для здоровья, потому что они могут принести неизвестные и опасные заболевания. В Венгрии Виктор Орбан утверждает, что моральный долг Евросоюза — не помогать беженцам, а гарантировать безопасность своих собственных граждан. Если в большинстве стран Западной Европы кризис, вызванный наплывом беженцев, поляризовал общества — с одной стороны, критики политики открытых дверей, с другой — ее сторонники, и противостояние идет между теми, кто открывает свои дома для спасающихся от беды, и теми, кто сжигает лагеря беженцев, — то в Центральной и Восточной Европе кризис объединил общества: раздираемые разногласиями по остальным темам, они почти единодушны во враждебности к беженцам. Перед нами один из немногих случаев за последние годы, когда правительства говорят то, что подавляющее большинство людей думают. Пока немцы пытались как-то понять дефицит сострадания у жителей Восточной Европы, те недоумевали, почему немцы, которые не были готовы платить по счетам за греков, теперь вдруг так рвутся помогать сирийцам и афганцам.

Ресентимент в отношении беженцев, который мы наблюдаем в Центральной Европе, выглядит странным, если принять во внимание две вещи: во-первых, то, что на протяжении большей части ХХ века жители Центральной и Восточной Европы были заняты либо тем, чтобы эмигрировать самим, либо тем, чтобы принимать иммигрантов у себя в стране. Во-вторых, то, что в настоящее время сирийских беженцев в большинстве стран Центральной и Восточной Европы просто нет. В 2015 году число беженцев, прибывших, например, в Словакию, составило 169 человек, и только восемь из них попросили разрешения остаться.

Возвращение раскола Европы на Восток и Запад — это не сбой и не неудачное стечение обстоятельств. Это явление уходит корнями в историю, демографию и перипетии посткоммунистического переходного периода. Одновременно оно представляет собой центральноевропейскую версию народного восстания против глобализации.

Утопические мечты поверх границ

(последует)