«Если не хочешь, чтобы человек расстраивался из-за политики, не давай ему возможности видеть обе стороны вопроса. Пусть видит только одну, а еще лучше – ни одной. Пусть забудет, что есть на свете такая вещь, как война. Если правительство плохо, ни черта не понимает, душит народ налогами, – это все-таки лучше, чем если народ волнуется.
Спокойствие, Монтэг, превыше всего! Устраивайте разные конкурсы, например: кто лучше помнит слова популярных песенок, кто может назвать все главные города штатов или кто знает, сколько собрали зерна в штате Айова в прошлом году. Набивайте людям головы цифрами, начиняйте их безобидными фактами, пока их не затошнит, ничего, зато им будет казаться, что они очень образованные. У них даже будет впечатление, что они мыслят, что они движутся вперёд, хоть на самом деле они стоят на месте. И люди будут счастливы, ибо «факты», которыми они напичканы, это нечто неизменное».
– Рей Бредбери, «451 градус по Фаренгейту».
Как изменить процесс мышления человека? Начать с изменения используемых людьми слов.
В тоталитарных режимах – a.k.a. полицейских государствах – где подчинение и покладистость обеспечиваются принудительно под дулом заряженного оружия, правительство диктует, какие слова можно, а какие нельзя использовать.
В странах, где полицейское государство прячется за маской благожелательности и маскируется под терпимость, граждане подвергают цензуре сами себя, следя за словами и мыслями, чтобы подчиниться диктату мнения массы.
Даже если мотивы, стоящие за такой жёстко откалиброванной переориентацией социального языка, на вид исполнены благих намерений – воспрепятствование расизму, осуждение насилия, дискриминации и ненависти – неизбежно итоговый результат будет всё тем же: нетерпимость, идеологическая обработка, инфантилизм.
Именно политкорректность маскируется под терпимость, гражданственность и любовь, но на самом деле вносит вклад в препятствование свободе слова и демонизации точек зрения, которые могут противостоять культурной элите.
Как общество, мы стали ужасно вежливыми, тщательно избегаем нанести обиду, и во многом не желаем, чтобы нам клеили ярлыки нетерпимости, ненависти, ограниченности мышления или любого рода ядовитые этикетки, которые сегодня несут в себе постыдные признаки. В результате в стране никто больше не говорит того, что думает на самом деле, по меньшей мере, чтобы противостоять доминирующим взглядам. Нетерпимость – новая алая буква* нашего дня, символ, который должно носить с позором и унижением, заслужив общественное опасение, отвращение и полное изгнание из общества.
Тех «ненавистников», кто смеет возвысить голос с иным мнением, возмездие настигает немедленно – их опозорят, заглушат криком, заставят замолчать, подвергнут цензуре, уволят, вышвырнут и вообще сотрут в пыль толпы невежественных подлых хулиганов, виновных в различных «словесных преступлениях».
Мы вошли в новую эру, где, как отмечает ведущий Марк Стейн, «мы вынуждены ходить на цыпочках вокруг всё более тонких скорлупок», а «силы «терпимости» нетерпимы ни к чему, кроме полномасштабного праздничного одобрения».
В подобном климате нетерпимости не может быть никакой свободы слова, выражений или мыслей.
Но вот что силы политкорректности не смогли осознать, так это то, что они в долгу у так называемых «ненавистников», которые поддерживают здравую Первую Поправку. От носящих свастику неонацистов, прошедших по улицам Скокие, штат Иллинойс, и несовершеннолетних поджигателей крестов до протестов с лозунгами «Бог ненавидит гомосексуалистов» поблизости от церемоний военных похорон, те, кто случайно сделал больше всего, чтобы сохранить свободу слова для всех, высказывают взгляды, которые прямо непопулярны, если не вызывают ненависть.
До недавнего времени Верховный суд США повторял, что Первая поправка препятствует правительству осуждать высказывания или даже выразительное поведение, поскольку это демонстрирует неодобрение к высказанным идеям.
Однако, та давняя, поддержанная судом терпимость к «нетерпимым» высказываниям теперь уступила парадигме, в которой правительство может свободно проводить политику дискриминации действий, подпадающих под Первую поправку, которая происходит на правительственных форумах. Оправдывая такую дискриминацию, как «правительственные высказывания», суд постановил, что Техасский отдел Motor Vehicles мог отказаться выпускать рекламные номерные знаки с флагом Конфедерации. Почему? Да потому, что это посчитали обидным.
Решение Суда появилось вскоре после стрельбы, когда вечером в среду белый 21-летний стрелок убил 9 афроамериканцев из группы по изучению Библии в церкви Чарльстона. Два события вкупе с тем фактом, что стрелок Дилан Руф появился в нескольких социальных СМИ с флагом Конфедерации, что привело к эмоционально заряженному порыву очистить общественные места от всего, что попахивает расизмом, начиная с флага Конфедерации и расширяя список, который включает ликвидацию различных монументов Гражданской войны.
В такой тактике нет ничего нового. Наша страна, рожденная на пуританских корнях, всегда боролась за то, чтобы уравновесить любовь к свободе с моралистической нуждой вводить цензуру книг, музыки, искусства, языка, символов и тому подобного. Как отмечал Рей Брэдбери, «Есть много способов сжечь книгу. И в мире полно людей, которые бегают вокруг с зажжёнными спичками».
На деле благодаря росту политкорректности население, состоящее из сжигателей книг, цензоров и судей, резко выросло за эти годы, так что охватывает диапазон от склонных к левизне до склонных к правым взглядам и все, что между ними. Устраняя слова, фразы и символы из общественного дискурса, сильные мира сего сеют ненависть, недоверие и паранойю. Таким образом, подавляя недовольство, они создают скороварку удушающей нищеты, которая в итоге взорвётся.
К примеру, слово «Рождество» теперь запрещено в государственных школах, как и слово «оружие». Любой детский рисунок солдата приводит к задержанию после уроков или отстранению из-за жёсткой политики нулевой терпимости.
В кампусах колледжей используются провокационные предостережения, призывающие, чтобы студенты были настороже в отношении любого материала, который они могут прочитать, увидеть или услышать, и который может их расстроить; в то же время существуют зоны свободы слова, ограничивающие любого человека, который хочет высказать определённую точку зрения, обозначенными местами на территории кампуса. Дела зашли так далеко, что комики, например Крис Рок и Джерри Сейнфельд, отказываются далее проводить представления разговорного жанра перед аудиторией кампусов.
Очевидно, что страна охвачена манифестацией психоза, а новостные СМИ помогают подталкивать нас на грань умопомешательства, бомбардируя непрерывными потоками новостей и новостными циклами, ежедневно меняющимися.
Таким образом, стало сложно о чём-то думать или что-то обсуждать, не говоря уж о том, чтобы на чем-то сфокусироваться – а именно на том, что правительство несёт ответственность за то, чтобы оставаться в рамках закона – и те, кто во власти, это прекрасно понимают.
Как я уже писал в книге «Поле боя Америка: Война против американского народа», запрограммированные пустяки и/или развлечения удерживают граждан настроенными на различные заголовки срочных новостей и развлекательные постановки, и они перестают обращать внимание на постоянное посягательство правительства на наши свободы. Эта отвлекающая ловкость рук и развлечения – вот способ контролировать население, нечаянно или умышленно, и продвигать политическую программу без какого-либо сопротивления со стороны граждан.
Профессор Жак Еллал изучал это явление подавляющих новостей, короткой памяти и использования пропаганды для продвижения скрытых планов. «Одна мысль вытесняет другую, старый факт изгоняется новым», писал Еллал.
В таких условиях нет места размышлениям. И на самом деле современный человек не думает о текущих проблемах, он их ощущает. Он реагирует, но не понимает, что несёт за это ответственность. Он даже меньше способен заметить несоответствие в последовательности фактов, а способность человека забывать – поистине безгранична. Это – один из самых важных и полезных моментов для пропагандистов, которые всегда могут быть уверены, что отдельная пропагандистская тема, утверждение или событие будут забыты за несколько недель.
И вот уже возмущение из-за стрельбы и расизма в Чарльстоуне выпадает из заголовков новостей, а решительное намерение подвергнуть цензуре символ Конфедерации – остаётся. В скором времени мы удалим этот символ из своих мыслей, вычистим из учебников истории и истребим с памятников, даже не вспомнив, почему. Конечно, возникает вопрос – а что следующее в списке вещей, которые должны быть запрещены?
Именно ради защиты индивидуальности и независимости Джеймс Мэдисон, автор Билля о Правах, боролся за Первую Поправку, которая защищала «меньшинство» от большинства, гарантируя, что даже при огромном давлении меньшинство – пусть это даже один человек, который придерживается неприятной точки зрения – будет иметь право свободно высказываться, свободно молиться, свободно устраивать собрания, свободно бросать вызов правительству и свободно распространять свои взгляды в прессе.
Это свобода для тех из числа непопулярных меньшинств основана на максимальной терпимости в свободном обществе. И наоборот, когда мы не можем следовать заветам Мэдисона в отношении большей терпимости ко всем мнениям, не важно, насколько они нам неприятны, результат всегда будет один – проникнутой доктриной, инфантильное гражданское население, которое идёт в ногу с правящим режимом.
Некоторая часть величайшей мрачной литературы прошлого века демонстрирует, что происходит, когда население превращается в беспамятные автоматы. В «451 градус по Фаренгейту» Рея Брэдбери запрещено чтение, книги сжигают, чтобы подавить инакомыслие, а телевизионные развлечения используются, чтобы дать населению наркоз и удержать в состоянии умиротворения, отвлечь и контролировать.
В романе «О дивный новый мир» Олдаса Хаксли серьёзная литература, размышления и экспериментирование запрещены, как подрывные, а критическому мышлению ставятся препятствия с помощью приучения, социальных табу и посредственного образования. Подобным же образом выражение индивидуальности, независимости и морали рассматриваются, как вульгарные и ненормальные.
Да и в «1984» Джорджа Орвелла Большой Брат положил конец всем нежелательным и ненужным словам и выражениям, вплоть до обычного переписывания истории и наказания за «мыслепреступления». В таком мрачном видении будущего Полиция Мысли служит глазами и ушами Большого Брата, а Министерство Мира занимается войной и обороной, Министерство Изобилия занимается экономическими вопросами (порциями и голодом), Министерство Любви занято законами и порядком (пытки и промывание мозгов), а Министерство Правды занимается новостями, развлечениями, образованием и искусством (пропаганда). Девизы таковы: ВОЙНА ЕСТЬ МИР, СВОБОДА ЕСТЬ РАБСТВО и НЕВЕЖЕСТВО ЕСТЬ СИЛА.
Все три автора – Брэдбери, Хаксли и Орвелл – обладали сверхъестественным умением воспринимать будущее, но именно Орвелл лучше всех понял силу языка при манипулировании массами. Большой Брат Орвелла полагался на новояз, чтобы искоренить нежелательные слова, лишить таких слов с остатками необщепринятых значений и сделать ненужным независимое, неодобряемое правительством мышление. Простой пример, как иллюстрирует психолог Эрих Фромм в послесловии к «1984»:
Слово свободный в новоязе ещё существует, но его можно использовать только в таких выражениях, как «эта собака свободна от блох» или «это поле свободно от сорняков». Его нельзя использовать в старом смысле «политически свободный» или «интеллектуально свободный», поскольку политическая и интеллектуальная свобода более не существует, как концепция…
Где мы с вами находимся теперь – это стык Старой речи (где слова имеют смысл, а идеи могут быть опасны) и Новояза (где позволено только то, что «безопасно» и «принято» большинством). Властная элита проявила свои намерения: они будут преследовать и карать любое и каждое слово, мысль и выражение, которые бросают вызов их власти.
Это последнее звено в цепи полицейского государства.
Превращённым в съёживающееся гражданское население – немое перед лицом избранных чиновников, которые отказываются нас представлять, беспомощное перед лицом полицейской жестокости, бессильное перед лицом милитаристской тактики и технологий, которые обращаются с нами, как с вражескими солдатами на поле боя, и нагое перед лицом правительственного надзора, которое видит и слышит буквально всё – нам некуда деваться. Нас загнали в угол. С такой точки зрения у нас остаётся лишь два варианта: сражаться или капитулировать и предать наших любимых, друзей и самих себя, настаивая, как Уинстон Смит с промытыми мозгами в конце «1984» Орвелла, что да, 2+2, конечно же, равно 5.