В октябре 2013 года Фонд общественного мнения опубликовал результаты опроса, в котором респондентов попросили высказать своё мнение о жизни в бывшем Советском Союзе. Почти две трети опрошенных рассматривают коммунизм положительно. Лишь у 7% опрошенных слово «коммунизм» связано с негативными ассоциациями, в то время как 5% отвергают коммунизм как просто «сказку». Внушительные 69% опрошенных старше 60 лет рассматривают жизнь при старой советской системе в положительном свете, как и почти 50% тех опрошенных, которым от 18 до 30 лет.
Как с этим быть? Одно из возможных объяснений в том, что, несмотря на рейтинг более 60%, остаются большие сегменты российского населения, недовольного состоянием дел при Владимире Путине. Более подходящий к делу урок, который западные политики должны извлечь из этого опроса, заключается в том, что последствия экономической политике, проводимой в России в 1990-х, всё ещё во многом никуда не делись.
Эта политика, которую принято называть Вашингтонским консенсусом, представляет собой набор неолиберальных экономических мер, которая усиленно навязывалась развивающимся странам со стороны США и международных финансовых институтов, таких как МВФ и Всемирный банк. Их политика одушевлялась классической неолиберальной идеей, по которой сочетание свободных рынков, отсутствия регулирования, приватизации, сбалансированных бюджетов и плавающих валютных курсов приводят к формированию более эффективных рынков и более высоким темпам экономического роста. Эта политика преследовалась с удвоенной силой при администрации Клинтона, и результаты были без малого катастрофическими для российского народа.
Примерно в 1992—1993 гг. в России возникли два лагеря экономистов-реформаторов: те, кто выступал за осторожный «постепенный» подход и те, кто был за «шоковую» терапию. Сторонники постепенных реформ были убеждены, что, если проводить реформу в отсутствие институциональных реформ, таких как законодательно обеспеченные права собственности, эффективная и продуманная налоговая система, а также правовых рамок, устанавливающих параметры для конкуренции, то скачок в приватизацию приведёт лишь к грабежу активов и коррупции в массовых масштабах. Это мнение оказалось пророческим. Те, кто выступал за «шоковую терапию», считали, что время дорого и для того, чтобы избежать возврата к коммунизму, необходимо создание класса, кровно заинтересованного в капитализме. Этой точки зрения придерживалась свита «молодых реформаторов», окружавшая президента Ельцина, например, Анатолий Чубайс, а также высшие должностные лица в американском министерстве финансов эпохи Клинтона.
В концепции «шоковой терапии» было три центральных меры: либерализация цен, денежная стабилизация и приватизация. Российское правительство предприняло мгновенную либерализацию цен в начале 1992 г. В результате скорость гиперинфляции, если судить по индексу потребительских цен в России, рванула за 800% в 1993 году, 400% в 1994 и 200% в 1995-м. Первыми жертвами «шоковой терапии» стали сбережения россиян из низшего и среднего классов. В целях борьбы с безудержной инфляцией России было рекомендовано ужесточить денежно-кредитную политику путём повышения процентных ставок и поддержания завышенного валютного курса рубля. В результате процентные ставки в 1995-м и 1996-м годах достигли почти 70%, а за этим последовала безработица, исчисляемая двузначными цифрами. В заключительном раунде «шоковой терапии» наблюдался прыжок в приватизацию, которая, как и опасались сторонники постепенных реформ, привела к тому, что государственные предприятия были распроданы за бесценок; в тоже время это привело не к созданию более или менее широкой классовой базы, инвестировавшей в успех демократического капитализма, а к появлению маленькой кучки олигархов, которые успели сделать всё быстрее всех и инвестировали свои капиталы за рубежом. В исследовании, проведённом Збигневом Бжезинским, сделан вывод, что 65% финансирования и кредитов, предоставленных Западом, были перекачаны на оффшорные счета. Бегство капитала достигало, согласно оценкам, 18 млрд. долларов в год в конце 1990-х, в целом к марту 2000 года превысив 100 млрд. долларов.
Последствия для народа России были драматичными. Между 1990 и 1999 гг. российская экономика сократилась более чем на 50%, а промышленное производство упало почти на две трети. Уровень бедности с около 2% в 1989 году подскочил почти до 50% десятилетие спустя. Экономический спад дополнился демографическим: в 1990-х уровень самоубийств вырос на 60%, а ожидаемая продолжительность жизни у мужчин сократилась на 4 года. К 1996 году на каждые 100 новорождённых приходилось 240 абортов. Таким демографическим тенденциям способствовали эпидемия употребления наркотиков, наркозависимости и ВИЧ.
Полный провал неолиберальных экономических реформ в России 1990-х годов по-прежнему актуален по нескольким причинам. Во-первых, это ещё один повод подумать, желательность какого мира предполагала политика Вашингтонского консенсуса в самом её начале. Видный политэкономист Роберт Скидельский сравнил экономические показатели того, что он называет эпохой Бреттон-Вуда (1951—1973) и периода Вашингтонского консенсуса (1980—2009) и обнаружил, что в предыдущий период наблюдался не только более высокие темпы экономического роста (4.8% против 3.2%) – в то время не отмечалось глобальных рецессий, не было ни одного года, когда рост экономики не был бы ниже 3%. Скидельский отмечает: «…если бы мировая экономика росла до сегодняшнего дня на 4.8% в год, а не на 3.2% с 1980 года, она выросла бы более чем на 50%». Уровень безработицы, волатильность валютных курсов и неравенство (как показывает и коэффициент Джини, и индекс Тэйла) – всё это, оказывается, увеличилось в эпоху Вашингтонского консенсуса.
Во-вторых, методы, применённые по отношению к России Министерством финансов США и МВФ, очень ясно показывают ограничения экономизма, другими словами, сведение всех социальных факторов к их экономическим аспектам. А это стало укоренившейся привычкой западных политиков за последние 30 лет, особенно в США и Великобритании. Поразительный пример такого мышления любезно приводит Строб Тэлбот. В своих воспоминаниях «Рука России» он вспоминает разговор на повышенных тонах между премьер-министром Виктором Черномырдиным и Лоренсом Саммерсом в сентябре 1993 года по поводу условий нового кредита МВФ.
«Ларри настаивал. Правила, которые регулируют кредитование со стороны МВФ, не являются произвольными или навязываемыми – они являются отражением незыблемых принципов экономики, которые действуют подобно правилам физики [курсив мой – авт.]»
Нет, они не были и не являются такими. Если уж что можно извлечь из этого эпизода – это то, что Саммерс, как и его коллеги в МВФ, рассматривают экономику как нечто вроде естественных или физических наук, а не глубоко коренящуюся в области этики – как изо всех сил пытались подчеркнуть Адам Смит и Джон Мейнард Кейнс. Как мы видим, для среднего россиянина «славное будущее», которое обещал коммунизм и то, которое обещал капитализм, свелись по большей части к одному и тому же, условия жизни ухудшились до позорного уровня на весь тот период, когда российским бюрократам читали лекции о первостепенной важности условий предоставления кредитов от МВФ.
И поэтому свидетельства тех лет должны вызывать у западных политиков чувство смирения, когда они принимаются читать лекции России и другим развивающимся странам о том, как им вести свои внутренние дела. Послужной список Вашингтонского консенсуса оставляет желать лучшего, и – если мнение 60% россиян чего-то стоит – его не забыли.
Почему у русских до сих пор нет ненависти к коммунизму?