Итак, через двадцать три года после объединения территориально расширившаяся Федеративная Республика Германия представляет собой, может быть, самую прочную буржуазно-либеральную демократию из существующих на планете. Она не только осилила огромные расходы на объединение страны, но и провела после 2003 года серьезные экономические реформы, снизив на основе консенсуса затраты на рабочую силу и тем самым восстановив свою конкурентоспособность на мировом рынке.
Германия — цивилизованная, свободная, процветающая, законопослушная, умеренная и осторожная страна. Ее многочисленные добродетели можно подытожить двумя словами: «банальность добра». Однажды на вопрос таблоида BILD-Zeitung о том, какие чувства пробуждаются в ней при слове «Германия», Ангела Меркель дала примечательный ответ: «Мне приходят на ум плотно закрывающиеся окна! Ни одна другая страна не может производить столь плотно закрывающиеся и красивые окна» [dichte und scheme Fenster]. Между тем страна не так уж и банальна. Открывая плотно закрывающееся окно своего номера в берлинском отеле, я устремляю свой взгляд за Унтер-ден-Линден на освещенный, просвечивающий купол Рейхстага, расположенного в самом сердце этого города, который сейчас стал самым впечатляющим — после Лондона — городом Европы. Мой израильский друг, принявший немецкое гражданство, охарактеризовал мне Германию как «сбалансированную» страну, и это кажется абсолютно точной оценкой. <...> Немецкая политическая риторика остается жестко догматичной, и в этом свете немецкая экономика часто выглядит как ветвь моральной философии, а то и вовсе — протестантской теологии. Меркель, дочь протестантского священника из Восточной Германии, как-то неосторожно заметила, что южноевропейским странам-должникам следует «искупить грехи прошлого». Однако реальная политика Берлина более прагматична. Например, в начале этого года Берлин наделил банки, контролируемые государством, полномочиями для создания рабочих мест для безработной молодежи на юге Европы. Шансы на то, что такой конструктивный прагматизм (подразумевающий, в частности, и повышение заработной платы, способное простимулировать немецкий внутренний спрос) восторжествует, — несомненно, возрастут, если в правительство войдут социал- демократы, возможно вступив в «большую коалицию» с христианскими демократами Меркель.
Но даже если руководство страны готово делать все, что представляется необходимым, сможет ли оно повести за собой немецкий народ? Понятно, что немцы озабочены тем, что из своей заработанной тяжким трудом зарплаты и накоплений им придется оплачивать ошибки других европейцев, потворствующих своим прихотям. Я сбился со счета, сколько раз немцы говорили мне: «Когда иностранцы просят нас взять на себя лидерство, они имеют в виду только деньги».
Кроме того, они одержимы страхом инфляции. Один из опросов показал, что инфляции немцы боятся больше, чем заболевания раком. И здесь снова возникает призрак прошлого — травмирующая память о двух катастрофических инфляциях после Первой и Второй мировых войн. В оживленной полемике на страницах либерального еженедельника Die Zeit корреспондент, специализирующийся на экономической политике, утверждает, что сами немцы неправильно воспринимают как собственное прошлое (ибо тогда была вовсе не инфляция, а дефляция, которая непосредственно предшествовала приходу Гитлера к власти), так и сегодняшние реалии этой опасности.
В Германии есть два очень влиятельных учреждения, которые тоже ограничивают возможности решительных действий со стороны любого немецкого правительства. Это, во-первых, Немецкий федеральный банк и, во-вторых, Конституционный суд. Первый сохраняет скептическое отношение к евро еще с тех времен, когда Коль доверительно беседовал с Бейкером в 1989 году. Недавно он довел свои возражения до Конституционного суда Германии. Экспертный свидетель, президент Немецкого федерального банка Йенс Вайдман считает, что способ, с помощью которого Драги спас евро в прошлом году, пообещав так называемые прямые валютные транзакции «аутрайт» [обычные срочные валютные сделки на межбанковском рынке], возможно, не входят в компетенцию Европейского центрального банка. И уже не первый раз вся Европа, затаив дыхание, ожидает очередного вердикта немецкого суда. Здесь мы снова возвращаемся к ответу на еще один германский вопрос, поставленный в 1945-м. Чтобы никакой Гитлер больше не смог прийти к власти в Германии, Федеративная Республика не только была, насколько это возможно, территориально децентрализована, но и получила комплекс институциональных сдержек и противовесов, в том числе очень сильный Конституционный суд. Поэтому государство, от которого сегодня требуют, чтобы оно взяло на себя роль решительного руководителя, имеет политическую систему, чрезвычайно затрудняющую такое лидерство.
Если Германии вместе с партнерами удастся проводить необходимую экономическую политику, Европе потребуется новая институциональная архитектура и, хотя в еврозоне наиболее остро стоит вопрос о надзоре над национальными бюджетами, возможно, придется изменить и всю структуру ЕС. Сегодняшний Берлин представляет собой строительную площадку; огромные краны и экскаваторы прямо под окнами (к счастью, плотно закрытыми!) моего номера в отеле прокладывают туннель для новой линии метро, а чуть ниже по Унтер-ден-Линден заложен первый камень фундамента, на котором должен быть воссоздан замечательный дворец прусских королей, разрушенный коммунистами Восточной Германии после Второй мировой войны. Берлин является также и интеллектуальной строительной площадкой, на которой разрабатываются альтернативные проекты для Европы, — площадкой, разворачивающейся медленно, подобно гигантским строительным конструкциям. Один приятель показал мне почтовую открытку с надписью: «Европейская Республика — в стадии строительства». Внутрипартийная дискуссионная газета социал-демократов призывает к ein anderes Europa, то есть к новой (и лучшей) Европе.
Так появится ли Bundesrepublik Europa — Федеративная Республика Европа? Как и другие европейские страны, Германия, безусловно, начинает думать о Европе, глядя на нее сквозь призму собственной конституционной традиции, в то время как французы воображают себе централизованную светскую республику, а британцы мечтают о рыхлом содружестве. «Федеративная» — в немецком смысле — может также означать возвращение полномочий на национальный и государственный уровень, что, конечно, понравится евроскептикам, и не только английским.