Вторая кожа

Венера в мехах

Леопольд фон Захер­Мазох (от фамилии которого образовано слово «мазохизм») молил свою госпожу «носить меха как можно чаще, особенно когда… поступаешь жестоко». В его скандально известном эротическом романе «Венера в мехах» обожествляемая дама ни разу не описана полностью обнаженной — ее тело всегда обрамляет хотя бы некое подобие фетишизированных украшений: «При виде нее, возлежащей на красных бархатных подушках, при виде ее драгоценного тела, проглядывающего меж волнами собольего меха, я осознал, как велико сладострастие и вожделение, которое вызывает во мне плоть, явленная лишь отчасти». Скопофилия (вуайеризм; подглядывание, цель которого — эротическое наслаждение) здесь напрямую связана с тактильным эротизмом (бархатные подушки, манто из соболей).

«Упругие меха жадно ласкали ее мраморно­холодное тело. Ее левая рука… покоилась спящим лебедем, окруженная мраком соболей, в то время как правая поигрывала хлыстом». Женщина одновременно холодна как смерть и горяча как мех. Согласно Мазоху, дама в меховой шубе подобна «величественной кошке, мощной электрической батарее». Ощущения от соприкосновения обнаженного тела с мехом неповторимы — они в буквальном смысле щекочут нервы разрядами статического электричества и могут быть уподоблены ощущениям, возникающим во время бичевания: «В этом смысле, помимо прочего, меха и хлыст идут рука об руку». Пронзительный аромат шерсти пленял Мазоха, твердившего своей жене, что ему непреодолимо хочется утопить свое лицо в теплом запахе ее мехов, которые ассоциировались у него с мыслью о том, что женщина — «единственная, кому дано править», а может быть, еще и о том, что в женщине живет зверь.
Мех — олицетворение тепла, красоты и престижа. Но, как сказал КрафтЭбингу некий меховой фетишист, названный им господином N.N.:

Просто эстетический эффект — красота дорогих мехов, к которой более или менее восприимчив каждый и которая… кроме того, играет столь важную роль в моде… в данном случае ровным счетом ничего не объясняет. Прекрасного вида меха оказывают на меня то же эстетическое воздействие, что и на нормальных людей. <…> Такие вещи, когда их искусно используют, чтобы сделать женщину еще прекраснее, то есть в определенных обстоятельствах, могут произвести непрямой чувственный эффект.

Однако «непосредственный, мощный чувственный эффект», который он испытывал на себе, будучи фетишистом, — «это нечто совершенно иное, нежели обычное эстетическое удовольствие» — хотя, по его словам, «это не отменяло предъявляемого [им]к своим фетишам требования обладать целым рядом эстетических достоинств, имеющих отношение к их форме, стилю, расцветке и т.д. ». По-настоящему ему нравился только «очень густой, качественный, гладкий и скорее длинный ворс, приподнятый, как у так называемых остистых мехов», и этим требованиям вполне соответствовал соболь. Ему были одинаково не по вкусу меха с коротким ворсом, такие как котик и горностай (даже несмотря на то что стоили они дорого и носить их было престижно), и слишком длинный «волос».

Фрейд был убежден, что мех и бархат символически олицетворяют лобковые волосы — покров, в недрах которого (согласно детским фантазиям мальчика) должен скрываться пенис. Эти ассоциации подкрепляют слова и словосочетания, использующиеся в сленге для обозначения женских гениталий: pussy — «киска», beaver — «бобренок», fur pie — «меховой пирожок». Показательно, что господину N.N. сама мысль о том, что мужчина может одеться в меха, казалась «исключительно неприятной, противной и омерзительной». Кроме того, ему не хотелось видеть «старую или уродливую женщину одетой в прекрасные меха, поскольку это вызывает противоречивые чувства».

Судя по всему, меховой фетишизм скорее относится к числу редких явлений. Магнус Хиршфельд описал случай фетишистского пристрастия к «меху и костылям!». Другой, также датированный XX столетием случай описан в Канаде: некий инженер вел половую жизнь, которая практически полностью сводилась к тому, что он надевал на себя меховую шубу, смотрелся в зеркало и мастурбировал. «Однажды ночью он вломился в меховой магазин, разделся догола и устроил для себя настоящую оргию мехового эротизма». Затем он начал воровать меховые изделия. После того как он отбыл срок и вышел из тюрьмы, у него появилась привычка разгуливать по дому в меховой набедренной повязке.

«Бархатный» фетишизм также необычен, хотя у Крафт­Эбинга упоминаются несколько подходящих под это определение случаев. «В одном борделе некий человек был известен под именем „Бархат”. Он мог нарядить свою симпатию [проститутку]в одежду, сшитую из черного бархата, а мог прийти в возбуждение и удовлетворить свое сексуальное желание, просто оглаживая свое лицо краешком подола ее бархатистого платья и вообще не касаясь других частей ее существа». Корреспонденция журнала London Life содержит изрядное количество посвященных бархату писем, многие — с садомазохистским уклоном. «Бархат представляет собой превосходно дисциплинирующий материал», — писал один из самостийных корреспондентов. «Но не в этом истинное очарование бархата», — утверждал другой. И развивал свою мысль следующим образом:
Бархат — ультраженственная ткань: изысканную красоту его глянцевого ворса, его восхитительный перелив и шелковый блеск, а также чувственную глубину манящих оттенков лучше всего позволяют прочувствовать вечерние туалеты… [представительниц]противоположного пола. Это объясняется большим количеством драпировки… и, следовательно, более волнующей игрой света и тени в складках.
Скорее странно… что этот божественный материал, по-видимому, не привлекает женщин психологически. Они носят его, следуя моде; также есть некий тип женщин, которые, понимая, сколь искусительно он действует на мужчин, используют его как свой основной капитал
Под этим письмом стояла подпись — Черный бархат.

Поскольку бархат имеет густой и нежный ворс, его легко ассоциировать с представлениями о чувственном наслаждении. Иногда мы говорим про выпивку, что она «бархатом проскочит в глотку»; на сленге любителей азартных игр слово «бархат» обозначает денежный выигрыш. А звучащая в культовом фильме «Синий бархат» одноименная песня (довольно популярная в прошлом) пробуждает в зрителе декадентские настроения.

Вторая кожа