Вчера говорили с одним товарищем, обсуждали статью «Новогодняя» Андрея Фефелова, опубликованную надысь на нашем сайте. Один товарищ сказал, что кичиться непразднованием Нового года – это снобизм. Надо, мол, не нос воротить от фейерверков и винегретов, а просвещать народ. (Учить, как правильно, тихо и застенчиво, обняв изгиб гитары жолтой, встречать Новый год.) Я спросил, а просвещать – это не снобизм?
Товарищ ответил: просвещать, Лёва, это как армия. Твой священный долг и почётная обязанность.
Я проникся. Можно ведь до бесконечности говорить, какие гадкие в России законы, Путин, олигархи, генералы, старшие прапорщики, призывники с Кавказа и проч., но в армию от этого не идти…
Это всё равно как не идти не от этого.
И я решил немедленно начать просвещать. Взгляните, вот перед нами картина. На первый взгляд, неудержимо ласкает глаз она. В этом мы все едины: и с хорошим вкусом которые, и с плохим вкусом – один народ. Зато на второй взгляд от неё неудержимо тянет блевать, и это останавливает человека с хорошим вкусом от дальнейшего её восприятия, а человека с плохим вкусом не останавливает, даже наоборот, как-то приободряет.
Однажды в типографии издательства «Ставропольская правда» я стал свидетелем одного небольшого производственного совещания. Помню, меня удивило, что один из его участников, наполнив свой стакан необходимой жидкостью, почему-то не оставался у стола, где все совещались, а бодро трусил к двери и выпивал там. Оказывается, у двери стояло ведро, в которое участник, выпив содержимое стакана, в ту же секунду его выблёвывал. Был он при этом бодр и весел, такая своеобразная манера совещательства нисколько ни его, ни других участников не тяготила, всё было нормально. Он даже пьянел по-прежнему.
Вот и в комментариях к рассматриваемой нами картине читаем:
— Особенно трогает предусмотрительная соломинка в рассоле…
— Меня тоже соломинка порадовала…
Дальше миллион комментариев про то, кто кладёт лучок, а кто яблочко, их опустим, они нормальные. А вот соломинка – типичный случай недопустимой пошлости, причём не только в популярном искусстве. (Я, наверное, открою страшную тайну, если скажу, что восприятие популярного и элитарного искусства подчиняется одним и тем же законам, но пусть.)
В данном случае люди разгадали нехитрую шутку и рады, что разгадали. И благодарны произведению искусства за эту радость. Такое же точно чувство испытывает отрок, узнавший, что «музыка серебряных спиц» в песне молодёжного певца Б. Гребенщикова – это не про велосипед, а про колесо сансары. Отрок начинает гордиться, цокать языком и презирать всякие там «белые розы», в которых разгадывать ему, умному отроку, нечего. Точно так же себя ведут многие читатели серьёзных, как им кажется, книг.
И тем, и другим, чтобы «включиться», нужна команда, нужен сигнал, особый статус объекта. Ну, типа как юморист на сцене держит паузу, чтобы ясно было, после какого слова смеяться. Длятся эти паузы недолго, не больше секунды, — у юмористов с публикой хороший консенсус, — и всё-таки они есть. А это как перед ответом «да» на очень важный и очень деликатный вопрос «Петя, ты меня любишь?» — детектор лжи такой. «Чуть-чуть» считается.
За этим «чуть-чуть» прячется ложь. Люди к ней, как правило, привычны, их скорее огорчит покушение на эту ложь (как огорчает поборников прекрасного советского мифа всякое указание на тяжкую и безобразную правду советской жизни). Скажем, интеллектуализм Б. Гребенщикова или В. Пелевина ложен, на самом деле они просты и не искушены. С этим вы согласны? Паоло Коэльо, Харуки Мураками и Кастанеда – литература одного сорта. Сюда же с полным правом можно зачислить Борхеса и Гессе. А с этим?
Уже труднее. Уже хочется оспорить, уличить, дать отпор. Всё правильно, ложь перестаёт быть ложью, если превращается в миф. То есть, если в неё много людей поверили. И всё же похмеляться надо капустным рассолом, а не огуречным, если тебе хоть сколько-нибудь важен результат. Похмеляются обычно через край, большущими глотками, с неконтролируемой жадностью, торопливо, — тут никак не станешь цедить через соломинку... Для чего же она воткнута? А юмор.
Юмор – это когда понятно, когда торчит. Если артист выходит на сцену в задранных штанах, разноцветных носках и с перекошенным лицом, это юмор. Если он при этом ещё делает паузы в местах где смеяться, — стало быть, хороший артист, смешной. Животики надорвали, ещё придём.
А убери с картины соломинку – где ж в ней останется юмор? Обычная выйдет картина. Почти печальная. Никакая. Почти как жизнь. А с жизни – чего смеяться? (Вариант для умных – чего в ней умного?)
Малая ложь влечёт за собой большую. Морковку она режет нечищеную. Колбасы докторской в синюге у них там на столе тыщи на полторы, что ни с избой, ни вязкой лука не вяжется. Не вяжется с ними и маникюр, и дурацкие цвета рукавов мужчины (что он, из шотландского клана?), ни манера курить за столом, где еду готовят, но это уже ладно, на всех не угодишь, у дурака правд много. Простим. А вот соломинка предательская — в самый глаз, в самое сердце колет. Как в сказке Андерсена.
Кстати, помните ли вы, с чего она начинается? С того, что злой тролль смастерил зеркало, в котором всё доброе выглядело злым, а красивое – уродливым. И многим людям это понравилось. Они стали говорить: «Наконец-то можно увидеть вещи в их истинном свете».
Узнаваемо, не так ли. Помните, как радовались мы в восьмидесятые годы тому, что «наконец-то можно видеть вещи в истинном свете».
То была (в широком смысле) романтика модерна – до всего докопаться, доплыть, добрести, всё вскрыть, зарисовать, засушить, изучить – «увидеть в истинном свете».
В эпоху постмодерна другое зеркало в чести. Противоположное зеркало. Всё уродливое в нём выглядит прекрасным, как… ну, не знаю, как певица Максим. А всё злое – добрым, как Романова и
Что-то надоело мне просвещать уже. Прямо аж сам себя разбудил на слове «навальный», ну его. Давайте лучше хард-рок послушаем. Чуточку хард-рока русскому националисту не повредит .
Лев Пирогов
Источник